Привет, Афиноген

Васька Шалай вошел за ними в комнату, где на нескольких столах была разложена бумага, детские ручки с перышками, в углу серел навечно запыленный немолодой фикус. За одним из столов что–то быстро черкал мужчина в ковбойке. Он черкал, тут же отбрасывал лист и брал следующий из стопки, лежавшей от него по правую руку. На вошедших он не обратил никакого внимания.

– Этот своим счастьем уже по горло сыт, – шепнул Афиноген невесте. Она ответила непонятно просящим взглядом. Васька Шалай подвинул ей стул и встал за спиной, готовый оказывать дальнейшие услуги. Афиноген попросил его временно удалиться.

– Да, да, – поддержала Наташа. – Будьте любезны!

Шалай отступил к окну и начал оттуда целить о них фотоаппаратом. Его воля к исполнению профессиональных обязанностей была непоколебима.

Афиноген быстро сочинил текст заявления, чем вызвал в невесте нехорошее подозрение, что занимается он привычным делом. Фотограф несколько раз щелкнул спуском. Услышав это аритмичное пощелкивание, мужчина в ковбойке ошалело поднял голову, понял, в чем дело, и грозно изрек:

– Уйди отсель, Васька, гад! Христом богом прошу!

– Тебе–то что? – взвился фотограф. – Не тебя снимаю. Вот их! Пиши свою бумагу!

Мужчина заворочался, отодвигая стул. Васька Шалай еле успел проскочить мимо него к двери.

– Видишь, – сказал Афиноген. – Видишь, Наташа, какие повсюду бушуют страсти. Нет, рано нам мечтать о тихой гавани. Неспокойно в море.

Заявление у них приняла бледная женщина в опрятном ситцевом платье. Когда они вошли в соседнюю комнату, она в одиночестве за длинным, заваленным папками столом ела клубнику из газетного пакета. Обтерев тряпочкой пальцы, прочитала заявление, улыбнулась брачующимся.

– Паспорта с собой, детки?

– У меня с собой, – сказала Наташа.

– А у вас.

– У меня на прописке.

– Ну хорошо, потом занесите, не забудьте. Что ж, недельки через две–три мы вам сообщим. – Молодые глядели с недоумением. Она заметила их взгляд.

– Не удивляйтесь, детки. И не волнуйтесь, все будет в порядке. А я тут временно, подменила подругу. Толком и не разобралась пока, как у них все делается. Собираю вот бумаги в кучу. Хозяйка отболеет – придет, рассортирует. Я уж ничего стараюсь тут не перемешать. С живыми хлопот не оберешься. У нас в отделе спокойнее. Клиент совсем молчаливый, да и родственники его, обыкновенно убитые горем, тоже лишнего не запросят.

Афиноген хмыкнул, и женщина в ответ улыбнулась ему с профессиональным соболезнованием. Наташа потащила его за руку к выходу.

– Ничего, – утешил ее Афиноген. – Сегодня такой, видно, денек… он не главный. Мы с тобой свадьбу устроим, Натка. Пригласим много народу. У нас на Урале свадьбы шумно справляют. Конечно, без скандалов не обходится.

– Да остановишься ты наконец! – неистово, с гневом и страстью взмолилась Наташа. – Неужто ты не понимаешь, какой у меня день? Не главный? Это у тебя, Генка, не главный. У меня он один и больше таких никогда не будет. Неужто не жаль меня?! Хоть капельку.

Афиноген сосредоточился и сообразил… Вся боль последних трех дней пошатнула его и повлекла вниз; все сомнения последних лет раскололи его сердце и стиснули грудь единым возвращенным порывом. Он сообразил. Эта женщина рядом с ним – его неминуемое будущее, его завтрашний день. Без нее, без этих отчаявшихся глаз, без звука голоса, напоминавшего лесное «ау!», не будет ему завтра ни славы, ни чести. Коридор встал перед ним на дыбы и закрутился чертовым колесом. От печени до горла прошила тело тупая вязальная спица. Он глубоко впихнул в себя затхлый воздух и устоял на ногах.

– Ничего, – попытался улыбнуться невесте. – . Сейчас отпустит. Прости!

Отпустило. Проехало. Пронесло мимо.

– Ну, Натали, расшевелила ты старика. До печенок проняло. Знаешь, что я сейчас решил?

– Что, любимый?

– Ты будешь в нашей семье главная. А я буду во всем тебе подчиняться. И вся дрянь высвистит из меня, как воздух из спущенной шины. Эти шуточки, смешки – вся дрянь.

– Это я буду слушаться тебя во всем. Я слабая очень, Геночка. Очень слабовольная. С другими мне иногда кажется, что я и умная и тонкая, а с тобой нет. Мы оба скоро станем другими, совсем другими. Я предчувствую.

На улице их подстерегал неутомимый фотограф Васька Шалай.

– Не здесь! – сказал ему Афиноген.

Они отошли к скверику, пустынному, как и улицы Федулинска в этот час.

– Не ворошись, щелкай быстрей.

Больничная палата рисовалась Афиногену как рай, как спасение. Там ему преподнесет укольчик добрая Капитолина Васильевна. Очень боится уколов поганая боль. Он ляжет в прохладной палате и будет лежать сто часов, не вставая.

– Где же дождь, Гена? – возбужденно спохватилась Наташа. – Где туча? Ничего нет, пропала!

Небо отливало соком недозрелой смородины.

– Не будет грозы. Нет.

Васька Шалай попросил их обняться.

– Думай, что говоришь, – сказал Афиноген, – мы еще не расписаны.