Привет, Афиноген

– Николай Егорович, – она напрягла все свое позднее зрелое женское обаяние, отчего голос ее уподобился пастушьему рожку. – Зачем вы так? Я же все отлично понимаю. Но откуда у вас это желание навредить напоследок?.. Не лучше ли оставить в моем сердце добрую память.

– Лучше вы мне оставьте на столе грамотный документ, – благодушно откликнулся Карнаухов. – Иначе я вам оставлю на память выговор с занесением.

– В таком случае у меня еще есть время, – рыдания опять неудержимо прорывались, – не задерживайте меня.

– Ступайте, Инна Борисовна, и постарайтесь не отвлекаться посторонними вещами.

Явившиеся на планерку руководители группы застали шефа свежим, подтянутым и радостно улыбающимся.

: – Товарищи дорогие, – сказал он, не дожидаясь по обыкновению, пока все рассядутся, а курящие «контра– бандно» задымят сигаретами. – С сегодняшнего дня я отменяю еженедельные планерки. Они нерезультативны. Достаточно собираться раз в месяц: каждый последний понедельник. В остальные понедельники я буду встречаться только с теми из вас, у кого действительно неотложные и серьезные вопросы лично ко мне.

Десять начальников групп, люди в основном пожилые, работающие в отделе не один год, переглянулись и

стали подниматься один за другим, выравнивая'стулья, на которых было расположились для привычно–затяжного обмена шпильками. Только Мефодьев не удержался: _#

– Может, раз в год собираться еще лучше? * Перед праздником Первого мая, – съязвил он.

– Я рад, что в отделе появился новый повод для острот, – ответил Карнаухов. – С шуткой и работа спорится. Кстати, именно к вам, Кирилл Евсеевич, у меня серьезное дело. Задержитесь, пожалуйста.

Мефодьев стариковским взглядом не сумел проникнуть, приоткрыть завесы, опущенные Карнауховым, наткнулся на свежевыбритое, собранное в веселую маску лицо.

– Коля, что там у тебя с сыном? Не таись, давай обсудим, – сказал он, когда они остались вдвоем.

– С сыном порядок. Правда. Ошибка вышла. Я у тебя хочу спросить, почему ты в отпуск не идешь? Лето на исходе. Или зимой собрался?

Мефодьев посчитал, что старый его друг совсем расквасился.

– Я вчера на рыбалку ходил, Коля. Хорошо. На воде кувшинки покачиваются. Эти самые, с длинными ногами, шныряют.

– Сороконожки?

– Жуки–плавунцы. Сидишь, Коля, в воду упулишь– ся – ничего не надо. Поплавок колышется, ветерок в кустах шебуршит. Мысли в голове от воды легкие, замечательные. Век бы так просидеть. Пойдем в выходной вместе?

– Обязательно пойдем..'. А с отпуском–то что у тебя? Почему не отвечаешь?

– Так вроде неохота пока. Не решил еще. –.

– Ну ступай тогда, прости за беспокойство.

Мефодьев помедлил, потрогал худую свою шею движением, каким женщины тайком проверяют, не слишком ли открыта у них грудь.

– Мы с тобой общую линию не выработали, начальник. Для собрания.

– Неужели? – Карнаухов улыбнулся с внезапной белой сумасшедшинкой, отстранил от себя взглядом Ме– фодьева далеко к стене. – Неужели у тебя хватило совести мне это сказать?

– Чего ты, Коля? Чего?

– Мы с тобой для того прошагали рядом сто лет, чтобы у первой остановки линию вырабатывать? Ты, коммунист, не помнишь, какая у нас общая линия?!

– Остынь, Николай Егорович!

– Линия у нас – я тебе напомню – строительство коммунистического общества со всеми вытекающими последствиями. Затем и жили, с тем и в землю ляжем.

Лицо Мефодьева побагровело.

– День сегодня такой… неподходящий. А то бы ты услышал, Николай Карнаухов, какая у нас общая линия. А то бы я, может, за язык–то тебя и дернул, чтобы он у тебя не болтался, как у твоего бешеного пса Балкана.

– Дерни, чего.;. Самый тот день.

Мефодьев забарахтался, вытянул себя со стула.

– Не идет тебе, Коля, играть в детские игры.

– Ну, ну.

– Надумаешь, позови.

– Кирилл Евсеевич! – Карнаухов обогнул свой стол и приблизился к другу, сильно сдавил его плечи. – Не понимаешь?.; Ну, ну.:. – будто жалея, слегка оттолкнул. – Детские игры? А ты думаешь, дети глупее нас? Возможно. Они чище зато.

– То дети, Коля. Чистенькие взрослые частенько подставляли под пули себя и друзей. Чистоплгойные.

– Иди, Кирилл. Работай.

– Погоди уж. Я тебе договорю…

– Не надо, я понял. Иди.

– Давай обсудим, прошу тебя, не чуди!

Карнаухов вернулся, сел на стул, возвысился над телефоном.

– Ты, Мефодьев, всю сознательную жизнь в рядовых сотрудниках протопал, а мне десять лет назад предлагали институт возглавить. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому что я никогда не ловил рыбу там, где ее не может быть.

Мефодьев вышел и сумел так хлопнуть дверью, что ручка с внутренней стороны отскочила и повисла на одной петле. Ловко хлопнул, не очень сильно, но с при– хлестом.

Карнаухов позвонил в милицию.

Капитану он коротко доложил о своей встрече, на пляже и о безымянном звонке по телефону.

– Не подумайте, товарищ главный начальник милиции, что я их боюсь. Некогда мне со шпаной возиться. Чего они у вас без надзору на воле гуляют. Это не– пор! ж.

Голобородько ответил не вдруг, покашлял.