Привет, Афиноген

– Миша, а ты чего, правда в меня влюбился?

– Да, – признался Кремнев, – это правда.

Какой–то бесенок все–таки подталкивал Светку под локоть.

– Печальное дельце, – сказала она. – У меня есть уже один жених. А просто так не по закону с тобой встречаться я не могу. Это аморально.

– Какой жених?

– Хороший человек, веселый и толстый. Его зовут Эрнст Львович. Я тебя с ним скоро познакомлю.

– Ты с ним вчера каталась на такси?

– Мы ездили купаться на озеро. А ты откуда знаешь? Какой ты, однако, проныра.

– Весь город об этом судачит. Он же женатый, полон дом детей.

– Да, он женат, и у него пятеро детей. Верно. Зато он не читает девушке нотаций. Хочу поговорить с тобой, как с другом, Мишенька… Да, он старше меня, у него дети, которых он бросит ради меня. Все меня осудят… И не люблю я его ни капельки. Что ты мне посоветуешь, Миша. Идти за него замуж или нет? Вопрос не простой, подумай.

– Иди. Чего тут спрашивать.

– Вот девушка так и рассуждает. Выйди она замуж, – а ей пора, ох пора! – выйди за какого–нибудь папенького сыночка вроде тебя – и что? Стирай ему грязные носки, готовь котлеты и в награду выслушивай, какой он умный и гениальный. Потом родится ребеночек… Начнутся пеленки, детский садик, болезни. А если девушка еще хочет потанцевать, посмеяться и погулять? Если у ней томление в крови и радужные планы? Теперь второй вариант – Эрнст Львович. Девушка ликует и плачет от счастья. Никаких забот, ужины только в ресторане, тряпок любых – вагон, деньжищ – три сберкнижки, при желании – дача на Черном море… Допустим, мне надоедает конфетная действительность. В одно прекрасное утро я просыпаюсь и с приятной улыбкой говорю, – смотри, Миша, – говорю: «Любимый Эрнст. Так как ты не скульптор, а портной, то жизнь с тобой стала для меня духовно невыносимый. Поцелуй девочку крепко последний разочек и помоги ей собрать чемоданы. Адью! Я возвращаюсь к маме, богатая и очень молодая…» Ну как?

– Ты все это несерьезно!

– Осуждаешь?

Миша не мог ее осуждать сейчас, он мог ее не понимать, злиться на нее, безумствовать, но не осуждать. Осуждение предполагает самоуважение, а он себя презирал. Он сказал:

– Не верю. Это называется – бесстыдная торговля своим телом. Ты на это не способна.

– Миша, опять!

– Ты сама спросила у меня совета. Я тебе его дал.

– Какой?

– Не бросай меня, и мы будем счастливы вдвоем. Я сам постираю носки и пеленки.

– Правда?

– Честное слово!

– Ну, тогда ладно. Тогда подумаю.

Светка хотела еще что–то сказать возлюбленному, как–то его подбодрить, но увидела необычайную картину и ахнула.

– Что? – Мишка проследил за направлением ее взгляда. По опустевшему тротуару шли двое: впереди

понурый, с нелепо дергающейся головой молодой мужчина, а позади милицейский сержант.

– Ну и что, – удивился Мишка, – чего ты испугалась? Поймали какого–то алкаша. Сейчас будут его протрезвлять. Очень гуманно.

– Какого алкаша, дурак. Это Вика Карнаухов, брат Егора. Старший.

Света кошкой сиганула на тротуар, милиционер загородил от нее арестованного.

– Вика, Вика! За что тебя забрали?

Мужчина поднял голову, усилием воли укрепил покачивающуюся шею. Он узнал Свету Дорошевич, лицо его выразило разочарование и смущение.

– А, Света, здравствуй. По ошибке забрали, не волнуйся. С кем–то спутали. Не говори никому, ладно!

– Отойдите, девушка, – приказал сержант, нервно дернув рукой. – Отойдите, а то и вас по ошибке заберу.

– Отпустите его, товарищ милиционер. Я его знаю – он настройщик музыкальных инструментов.

– Настройщик? Поглядим, какие инструменты он настраивает. И почем берет.

– Как вы смеете!

– А вы мне девушка не грубите, не надо. Как бы ответить не пришлось. Здесь вам не танцплощадка.

Викентий, безучастно прислушивающийся к разговору, повернулся и быстрыми шагами пошел прочь.

– Эй–эй! – крикнул сержант и поспешил за ним. Михаил удержал готовую идти с ними Свету Дорошевич.

– Люди смотрят, Света. Не шуми.

– Люди! – розовое лицо ее пылало искренним возмущением. – Человека на расстрел повели – тебе нипочем! Вот ты какой оказывается, со всеми своими правильными словами. Трус! Репутацию боишься замарать, чистенький мальчик. А я не боюсь, пусти! Пусти.

Михаил крепко держал разъяренную, извивающуюся у него в руках девушку. Она пинала его локтями и коленками, попыталась укусить за палец.

– Пусти, слышишь! Пусти меня, трус. Ненавижу, Викентий бесплатно починил мне пианино. Пусти! Ах, ты мне синяки делать?

Мишка все вытерпел, отпустил ее, когда милиционер и Викентий скрылись за поворотом.

Две женщины и пацаненок в трусах остановились неподалеку и глазели.

– Что ж ты ее мучаешь, ирод? – сказала одна из женщин. – Она, чай, не кукла тебе.

Отпущенная Света Дорошевич пронзила его ненавидящим взглядом, замахнулась, но остановила свою бешеную руку на полпути.

Руку эту, приготовленную для удара, она положила себе на плечо, а другую руку положила на другое плечо и спокойно сообщила, что он сломал ей, видимо, много позвонков и все ребра.

– Ты очень сильный, Миша, – сказала она. – И за это я тебя уважаю.