Привет, Джули!

А когда позже ко мне зашла мама, я притворился, что сплю. В жизни так не делал. Но все было так странно. Мне просто нужно было побыть одному.

На следующее утро Джули снова не появилась на остановке. И в пятницу тоже. В школу она ходила, но заметить это было сложно: ее надо было искать специально. Она больше не тянула руку на уроках и не махала учителям в коридорах, чтобы они заметили ее в толпе. Она даже не делала замечаний ученикам, у которых на губе были усы от молока. Она просто сидела. Тихо.

Я говорил себе, что должен радоваться этому, ведь ее словно и вовсе не было, а разве не об этом я мечтал все эти годы? Но, несмотря на это, мне было плохо. Из-за ее дерева, из-за того, что она пошла обедать в библиотеку в одиночестве, из-за того, как покраснели ее глаза. Я хотел сказать Джули, как мне жаль ее платан, но слова так и не сорвались с моих губ.

К середине следующей недели они закончили спиливать дерево. Они даже выкорчевали пень.

Джули по-прежнему не показывалась на автобусной остановке, и в конце недели я узнал от Гэррета, что она ездит на велосипеде. Он сказал, что видел ее пару раз на дороге на этой ржавой развалюхе.

Я надеялся, что она придет в себя. Путь до средней школы был не близкий, и как только она перестанет переживать из-за дерева, то снова станет ездить на автобусе. И я как-то даже поймал себя на том, что высматриваю ее. Не пристально, просто огляделся на всякий случай.

Потом пошел дождь, и я подумал, что уж сегодня то она точно будет на остановке. Но нет. Гэррет сказал, что видел ее на велосипеде в желтом дождевике. А на математике я заметил, что ее джинсы все еще мокрые до самых колон.

После урока я пошел за ней, чтобы сказать, что она снова должна ездить на автобусе, но вовремя остановился. О чем я думал? Эта Джули обязательно поймет все неправильно. Нет, приятель, берегись! Лучше оставить ее в покое.

В конце концов, меньше всего мне было нужно, чтобы Джули Бейкер решила, будто я скучаю по ней.

Платан

Я люблю наблюдать, как рисует мой отец. Точнее, мне нравится слушать, как он разговаривает, когда рисует. Слова звучат так мягко, когда он слой за слоем наносит мазки на свои пейзажи. Но не грустно. Может быть, немного устало.

Студии у моего отца нет, а поскольку весь гараж забит всяким барахлом, которое все считают абсолютно необходимым, но которым никто никогда не пользуется, он рисует на улице.

Ведь именно на улице должны быть самые красивые пейзажи. Только у нас поблизости ничего красивого нет. Поэтому папа постоянно возит с собой камеру. Он каменщик и поэтому много ездит, и всегда готов снять красивый рассвет, или закат, или просто симпатичное поле со стадом коров. Потом он распечатывает снимки, прикрепляет их к своему мольберту и рисует.

Картины у папы хорошие, но мне всегда было немного жаль, что ему приходится рисовать такую красоту на нашем заднем дворе, далеком от живописности. Он никогда особенно не был похож на нормальный двор, и когда я начала разводить цыплят, лучше не стало.

Но когда папа рисует, он ничего этого не замечает. Да он, по-моему, и на фотографии особенно не смотрит. Тут что-то совсем другое. У него иногда бывает такой взгляд, будто он видит нечто, неподвластное обычным людям. И его большие мозолистые руки так липко управляются с крошечной кисточкой, что возникает ощущение, словно они подчиняются какой-то почти сверхъестественной силе.

Когда я была маленькой, папа разрешал мне сидеть, на крыльце рядом с ним, если я вела себя тихо. Сперва мне было очень трудно усидеть на месте, но вскоре я заметила, что через пять-десять минут тишины он начинал говорить.

Благодаря этому я многому научилась у отца. Он рассказал мне массу историй из своего детства и много чего еще — как он получил свою первую работу и как хотел закончить колледж.

Когда я подросла, он по-прежнему много рассказывал о себе, но стал задавать и мне вопросы. Что мы проходим в школе? Какую книгу я сейчас читаю? Что я думаю о том или о другом.

И вот однажды он очень удивил меня вопросом о Брайсе. Почему я так помешалась на Брайсе?

Я рассказала папе о его глазах и волосах и о том, как краснеют его щеки, но не думаю, что мой ответ прозвучал убедительно, поскольку папа покачал головой и мягко сказал, что мне пора научиться видеть весь пейзаж целиком.

Я не очень-то поняла, что он имел в виду, но мне захотелось с ним поспорить. Разве может он понять мои чувства к Брайсу? Он ведь его совсем не знает!

Но место было не подходящим. В конце концов, мы были не в лесу, а на нашем заднем дворе.

Мы немного помолчали, потом папа поцеловал меня в лоб и сказал:

— Правильный свет — это главное, Джулианна.

Правильный свет? О чем он говорит? Попросить разъяснений я не решилась. Я побоялась, что раз ничего не поняла, он решит, что я еще слишком мала. Почему-то мне казалось, что я и так должна была все понять.