Привет из прошлого

– Кира, – выдыхаю я, смущаясь под её вдумчивым взглядом, который, кажется, видит больше, чем мне хотелось бы показать, а затем спохватываюсь: – Я принесла вашу сумочку и Шанс... можете не беспокоится, я о нём позаботилась. Правда этот аристократ отказывается кушать, похоже, привык к более достойным условиям, но с ним всё хорошо! Вот...

– Аристократ... Скажешь тоже! Негодник он балованный, называй вещи своими именами.– От души рассмеялась Дарья Семёновна. – Шанс заменяет мне семью, которой уж много лет как не стало, вот и потворствую, ничего не могу с собой поделать, а он, бесстыдник, во всю этим пользуется. Знаешь, что, милая, могу я воспользоваться твоей добротой и попросить тебя об одной услуге?

Я осторожно киваю. Суть услуги состоит в необходимости взять под своё крылышко зарвавшегося пса на время её пребывания в больнице. Приходится признаться, что мне самой негде жить, но вынужденное откровение женщину почему-то ничуть не удивляет. Неужели моё бедственное положение так сильно бросается в глаза? Это открытие обескураживает и заставляет нервно теребить края растянутой футболки.

– Да ты не стесняйся, Кира, всякое в жизни бывает, – мой жест предсказуемо не остаётся без внимания. – В сумке ключи от моей квартиры, записывай адрес, побудете пока там. Не Версаль, конечно, но жить можно. Заодно за красавцем моим присмотришь. Меня как выпишут, вместе что-нибудь придумаем.

* * *

Квартира моей благодетельницы может и не Версаль, как она выразилась, но схожесть с музеем в ней явно проглядывается. Должно быть, Дарья Семёновна безумно любила своего супруга. Это чувствуется буквально во всём. В десятках его фотографий, любовно развешанных на стенах, в парном количестве используемых кухонных приборов, полотенец и зубных щёток. Она обмолвилась, что он давно мёртв, повесился на чердаке их недостроенной дачи, но впечатление складывается такое, будто этот интеллигентный, улыбчивый мужчина только что вышел за порог. Всё здесь хранит его память, вплоть до пожелтевшей от времени рубашки, висящей на спинке стула, будто в ожидании своего хозяина. Недаром, спустя три недели, в день своей выписки Дарья Семёновна, смущаясь, как девчонка, шепчет, что перед истинной любовью даже смерть бессильна. Звучит пафосно, но где-то в глубине души я с ней безоговорочно соглашаюсь, и такой тоской отдаёт это открытие, что сумерки я вновь встречаю на "нашей" с Бесом крыше.

Влажный, пропитанный слабым запахом костра ветер щекочет лицо выбившимися из косы прядками. Где-то внизу, на лоне природы что-то празднует шумная компания. Отсюда никого не видно, но хорошо слышна музыка и беззаботный заливистый смех. Эти места издавна облюбовали охочие покутить у костра на берегу реки, подальше от городской суеты.

А я люблю одиночество. Люблю, как сейчас стоять, раскинув руки в стороны, на самом краю парапета и растворяться в бескрайней ночи, бесстрашно переступая за черту такого понятия как адекватность. Его ширина всего полметра, на такой высоте она кажется ничтожной, а мне нормально. Я так успокаиваюсь, в шаге от небытия, с болезненным упоением перебирая бисер застывших в памяти мгновений своей детской, растоптанной любви.

– Идиотка! – Крепкие руки грубо обхватывают меня сзади за талию, одним рывком стаскивая с ограждения. – Жить надоело?!

На несколько секунд я выпадаю из реальности. Меня будто с размаху швыряет в ледяную прорубь. Рвано выдохнув, открываю глаза и оборачиваюсь к своему "спасителю".

– Ну, здравствуй, Бес...

Глава 14

Антон

– Кира?! – смотрю во все глаза на замершую в моих руках незнакомку, проклиная сгустившиеся сумерки, которые скрадывают её черты. Того что мне удаётся разглядеть недостаточно, чтоб провести параллель между ней и тощим ребёнком оставшимся в моём адовом прошлом. Особенно, когда порывистый ритм её дыхания за какую-то долю секунды окатывает острым, совсем неуместным сейчас возбуждением. – Кира... это правда, ты?

Недоверчиво отодвигаю её на расстояние вытянутой руки, продолжая крепко сжимать за плечи. Подальше от своего взбесившегося тела. Она молчит, слегка приоткрыв рот, будто разучившись выговаривать звуки. А у меня от этого зрелища вдруг вздрагивает каждая мышца под мокрой после купания в реке кожей. Сжимать, кусать, целовать её хочется, да так, чтоб губы эти пухли под моим напором, чтоб имя моё в беспамятстве стонали. Чёрт, да что ж такое?! И не пил ведь ни капли, хоть Саня весь вечер только и делал, что пытался меня накачать. Не каждый же день на природу выбираемся. Скотство.

– А ты думал, не выкарабкаюсь после лап твоих дружков? – её слова бьют наотмашь. Хлесткие, злые. И глаза бездонно-чёрные в лунном свете впиваются в самую душу, сворачивая внутренности в потревоженный, шипящий клубок. – Ну же, Бестаев, где твоя хваленая смелость? Признай, глядя мне в лицо, что ты грёбанный урод! Каково это, играть живыми людьми?!