Привет из прошлого

Собачку я, естественно, упокоила обратно (хотя получилось не с первого раза – не хватало практики и опыта), и клумбу кое-как ногами затоптала, чтоб не сильно бросалось в глаза, и даже цветы вроде бы поправила. Дамы, очухавшиеся и кое-как переборовшие страх, в конце концов вернулись во дворец, тревожно переглядываясь и с трудом сипя (многие в визгах и воплях во время своего паркового забега сорвали голос). Некоторые в тот же день предпочли с прямо-таки неприличной для аристократов спешкой разъехаться по родовым имениям. Другие, не сумевшие измыслить благовидных предлогов для бегства, просто старались держаться от меня подальше. Страдали они при этом неимоверно: взрослые женщины вполне могли обходить Её жуткое Высочество стороной, а вот дочери графинь и княгинь, определённые в мою свиту, были обязаны подолгу находиться при моей особе, что, конечно, вгоняло в неописуемый страх и панику их заботливых мамаш.

Самое смешное, что моим родителям никто не рассказал. Не рискнули. Даже учитель биологии, оклемавшись, поспешил в тот же день взять расчёт и сплёл при этом невероятную байку о какой-то очень дальней, но очень любимой родственнице, которая расхворалась и теперь страсть как нуждается в помощи такого маститого учёного, как он. Сказать правду – испугался, мол, вашу малолетнюю чернокнижницу до обморока (причём в самом прямом смысле этого выражения) – мужчина не осмелился. Что, в общем-то, и понятно: чтобы принести королевской чете такие плохие новости, надо обладать немалым мужеством, а также изрядной толикой бесшабашности и любви к риску. Ни того, ни другого, ни третьего у почтенного учёного мужа не наблюдалось.

Но слухи, сплетни, разговоры… Они летают по дворцу подобно паутине осенью – лёгкой, неуловимой, почти незаметной, но вполне осязаемой. Их не прекратишь. Их не прервешь. И их не проигнорируешь.

До родительских ушей, конечно, всё это в конце концов дошло. Боюсь даже представить, до какой степени преувеличенное и перевранное, но дошло. Маменька, разумеется, рухнула в обморок, потом закатила истерику, потом ещё раз рухнула в обморок, а потом заперлась в своих покоях и наотрез отказалась выходить и что-то решать. Что ни говори, а была она не слишком умной, хотя и доброй бесконечно, и жалостливой, и милосердной.

Папенька меня высек. И не раз. Он хоть и очень здравомыслящий и образованный был для своего времени, однако ж не понимал, что такое из дитяти не выбьешь. А потому пытался. Своими августейшими руками брался за жёсткий кожаный ремень от охотничьего костюма и лупцевал меня поверх платья по заднице и спине, куда попадал, – я, не желая мириться с наказанием, вертелась, дёргалась и выла во весь голос, дабы вселить в батюшку уверенность, что его физические нагрузки, которые он изволит себе давать, не пропадают втуне. Обещаний бросить дурное дело и навсегда о нём позабыть, правда, не давала – на это хватало уже умишка. Отец же, боясь переусердствовать и имея о порках лишь теоретическое представление, ибо его неприкосновенную особу в детстве, разумеется, не секли, наносил урон не телу моему, а, скорее, самолюбию. Оное, впрочем, заживало не в пример легче саднящих синяков, и потому относилась я к наказаниям с философским равнодушием.

Ну высек и высек, велика ли беда? Тем более что высек ещё и весьма неумело, надо признать, а оттого и небольно. Опять-таки, ребёнком всё, что ни происходит с ним, воспринимается как нечто нормальное, естественное и логичное. Фрейлин моих, правда, никто никогда не порол, но они и принцессами, как ни крути, не являлись. И странностями никакими не отличались на горе родителям

А отец мой, хоть и умён был отменно, всё-таки ошибку одну сделал. В качестве наказания он запретил мне бывать в библиотеке. И тем натолкнул меня на определённые мысли.

С одной стороны вроде бы логично: запрет такой – страшнее не придумаешь для человека, любящего читать. С другой же… Папенька мною интересовался мало. И что подрастает у него книгочейка, не знал. Так с чего бы вдруг такое наказание измыслил?

В общем, в библиотеку я как ходила, так и продолжала ходить. Правда, уже по ночам, со свечой в одной руке и подолом длинной рубахи в другой. И интересовалась отнюдь не дамскими романами с красочными гравюрами и романтичными названиями. Перерыла книгохранилище за несколько месяцев. И, конечно, нашла то, из-за чего мне туда путь заказан был.