– Какой породы? – спрашивает моя сестра.
– Четыре ши-тцу, – расплывается Триша в улыбке.
– О… – разочаровано тянет Мелисса.
Подозреваю, что она надеялась на что-то более крутое.
– А твой сын? – вырывается у меня вопрос.
– Эд? О, с ним все в порядке. Он уже вырос, но такой милашка, правда-правда.
Я не самая лучшая мать, но тем не менее нахожу странным такое описание ребенка… Будь я нормальным, способным как следует общаться человеком, я бы потребовала предоставить какие-то дополнительные сведения – например, сколько баллов он получил на общем экзамене в школе, или что там еще спрашивают люди в таких ситуациях. Но я не такая. Поэтому я не спрашиваю.
Вместо этого, все еще находясь в одежде, в которой приехала, я скидываю одеяло и пробую пошевелить онемевшими ступнями. Изо рта у меня вылетает пар, потому что у нас не хватило времени и сил придумать что-то похожее на дверь в убежище, будь то библейский валун или что-то еще. Поэтому достаточно просто пригнуться под опасно наклоненным стволом, чтобы официально оказаться снаружи. Триша с Мелиссой следуют за мной, и мы толчемся у успешно раздутых Марго углей, пытаясь вобрать в себя как можно больше драгоценного тепла.
Триша как раз отхаркивает какую-то вязкую, судя по звуку, мокроту («Бросила курить три месяца назад. Легкие только-только начинают отходить», – объясняет она), когда появляется Марго, бледная и с походкой, как у Джона Уэйна[13]
.– Что случилось? – спрашивает Триша, а Марго тут же краснеет до корней волос.
– Муравейник. Не там присела, ну вы понимаете… – выдавливает из себя она.
– Ой!
– Я думала, тут нет опасных насекомых, правда? – смотрю я на Мелиссу.
– Вряд ли они могут убить, просто немного позудит, и все, – отвечает она.
– У всех такое бывало, – говорит Триша и сжимает челюсть, вспоминая.
К половине шестого, судя по старомодным часам Мелиссы, которые она носит вместо модного смартфона, костер разгорается в полную силу. Мы постепенно согреваемся с восходом солнца, лучи которого пробиваются сквозь листву.
Я потираю ладони, наслаждаясь тем, как к пальцам возвращается чувствительность, но мою мечтательность прерывает Мелисса.
– Дай-ка помогу, – говорит она, и я понимаю, что помимо отказа от уединения я вынуждена смириться и с полным отказом от представлений о личном пространстве. – У тебя всегда было плохое кровообращение. Тебе это досталось от мамы.
– Ну здорово. А тебе что досталось?
– Медленный метаболизм и широкая кость.
– Паршивое наследство, – трясет головой Триша. – Мне досталась деформация большого пальца стопы.
– А при чем тут ты? Мы говорим о нашей скончавшейся матери! – протестую я.
– О, извините. Я хотела просто поделиться.
– Все в порядке, – говорит Мелисса. – К тому же она сама во многом…
Увидев выражение моего лица, она останавливается.
– Просто… времена тогда были другие.
В этот момент появляется бодро вышагивающий Магнус, который и кладет конец нашим дальнейшим пререканиям. Несмотря на холод, он по-прежнему без рубашки. «И соски у него словно пули», – как отмечает Триша. Сегодня он заплел бороду в длинную косичку, смахивающую, на мой взгляд, на старомодную дверную цепочку. Он высказывает надежду на то, что нам «хорошо спалось на свежем воздухе», и говорит, что «инфракрасное излучение костра хорошо влияет на организм».
– Правда? – с сомнением спрашиваю я и уверяю его, что в лесу до сих пор дубак и что мне хочется умереть.
– Вот, выпейте, – он достает откуда-то из сегодняшних широченных черных шаровар фляжку и четыре пластиковых стаканчика, которые наполняет ядовито-зеленой жидкостью.
– Это еще что? – спрашивает Мелисса.
– Зеленый сок! – провозглашает он. – Из крапивы и целебных растений.
– Смешанный с мочой Шрека? – спрашивает Триша Магнуса, обращаясь скорее к его грудным мышцам. – А что, мне нравится напиток из мочи Шрека. Я пробовала веганство, пещерную диету, чистую и зеленую, а еще Wellness…[14]
Она замолкает. Мелисса смотрит на нее, словно она говорит по-русски.
– Что? Если это достаточно хорошо для Джессики Бил…
Мелисса кивает, будто это все объясняет, но по-прежнему с выражением замешательства. Она не может отличить одну знаменитость некоролевских кровей младше пятидесяти лет от другой, если они не выстроены в ряд и не снабжены табличками, поэтому я проявляю жалость и объясняю:
– Представь Оливию Ньютон-Джон наших дней. Или Элизабет Шу.
Протяжное «а-ааа» Мелиссы говорит о том, что она поняла.
Наш же «зеленый сок» столь же мерзок на вкус, как и его название, поэтому я выпиваю его до конца, уверенная в том, что он пойдет мне на пользу. (