Привяжи меня! (ЛП)

– Сама по себе она легкая; ты вряд ли заметишь, если прикрепить ее к зажимам, но если повесить на крючки грузила, о, тогда ты обязательно обратишь на это внимание. – На столе рядом с Оуэном обнаружилась плоская коробочка, он протянул руку и вытащил из нее маленькую серебряную слезу. – Думаю, на сегодня хватит одной.

Стерлинг мог бы начать просить Оуэна не делать этого, если бы не кляп; вместо этого он сглотнул слюну – челюсть заныла – и умоляюще посмотрел на него. Хотя это не слишком помогло – не успел он оглянуться, как Оуэн повесил слезу на цепочку и выпустил ее из пальцев. Цепочка натянулась – казалось, даже гравитация работает по желанию Оуэна, – и соски Стерлинга прожгло огнем.

Мышцы превратились в желе, спина согнулась, и Стерлинг инстинктивно попытался последовать на пол за грузилом. Однако, сидя на скамеечке для ног, он не мог этого сделать. Боль не утихала, но и не становилась сильнее, Стерлинг часто дышал, стараясь не шевелиться, потому что от малейшего движения все тело пронзало болью.

Оуэн протянул к нему руку, остановившись в дюйме от лица Стерлинга, не дотрагиваясь, предоставляя ему выбор: прижаться, принимая утешение этой ладони, кожа к коже, или не двигаться, стараясь сбалансировать боль и возбуждение – в этот момент одинаково невыносимые.

Он хотел сделать это, хотел быть сильным для Оуэна, взять все, что тот готов ему дать, но боже, как же больно. Ирония заключалась в том, что Оуэн не так уж и злился на него. Это не было настоящим наказанием, впрочем, как и кляп; худшее, что он мог сделать – это отослать его прочь, и оба это знали. Это была всего лишь боль, и Оуэн считал, что Стерлинг с ней справится, боль не самая сильная – в конце концов, в коробочке на столе оставались еще грузила.

Пытаясь хоть немного снять напряжение, Стерлинг наклонился, давая себе что-то, кроме боли, на чем можно было бы сконцентрироваться – ощущение ладони Оуэна под своей щекой. Тот погладил большим пальцем нижнюю губу Стерлинга, там, где она, растянулась вокруг кляпа, и Стерлинг благодарно всхлипнул. Он столько бы сказал, если бы мог, но пока оставалось лишь надеяться, что Оуэн сумеет догадаться, о чем он думает и что чувствует, по выражению его лица и глаз.

– Хорошо, – протянул Оуэн. – Умница… ты все делаешь правильно.

Стерлинг издал сдавленный звук, оттого что он знал, что все делает правильно, это казалось уже не таким ужасным. Он мог вытерпеть и больше. Он непроизвольно взглянул на коробочку с грузилами, а потом на Оуэна.

– Нет, – сказал тот. – Сейчас хватит и одной. – Он сжал слезу пальцами, мгновенно принося облегчение, как оказалось, уже не столь желанное. Стерлинг попытался возразить, но слова застряли в горле, он боялся, что Оуэн выпустит грузило из рук, и то резко дернется. Вместо этого Оуэн заставил его встать, поддерживая под локоть, так что цепочка ни разу не натянулась.

– Иди к дивану, – сказал Оуэн. – Я хочу, чтобы ты лег мне на колени.

При мысли о том, каково будет чувствовать тяжесть цепочки в таком положении, Стерлинг понял, почему Оуэн не стал добавлять грузила. На коленях Оуэна, чувствуя его руки на спине и ягодицах, спокойно и уверенно изучающие его тело, прежде чем начать шлепать, заставляя его корчиться и извиваться… Боже, он не мог пошевелиться, не натягивая цепочки и не дергая измученные соски.

Если бы во рту не было кляпа, сейчас он бы обязательно что-нибудь сказал, но что это было бы: «пожалуйста», или «нет», он не знал наверняка.

Шлепки были не такими сильными, как обычно, но, казалось, что все длится бесконечно. Стерлинг тонул в боли. Это было ощущение обратное тому, когда ты словно паришь и смотришь на себя со стороны, ничего не чувствуя, Стерлинг погрузился в свое тело глубже, чем когда-либо за всю свою жизнь, и ничто, кроме боли, больше не имело значения.

Соски горели, с каждым ударом ладони Оуэна по обнаженным ягодицам цепочка дергалась – и ощущение походило на сильный щипок искусных, безжалостных пальцев. Стерлинг всхлипывал, чувствуя, как от слез колет в носу, и дыхание становится испытанием – приходилось контролировать каждый вдох и выдох, подстраиваясь под удары. Он не мог сдержать слезы, да и не пытался их остановить. Член набух, и из кончика сочилась прозрачная жидкость, но когда Стерлинг открывал глаза, то ничего не видел. Мир стал белым пятном, сузился до его тела и тела Оуэна там, где они соприкасались, и он чувствовал приближение разрядки, такой сильной и острой, что это пугало его. Она накатывала как приливная волна, накрывала с головой и отступала, оставляя задыхаться – тонуть.