Встав на колени, Стерлинг сумел кое-как успокоиться, найти то место, где нужно было лишь существовать, не беспокоясь о том, что происходит или еще только произойдет. Это оказалось славное место, особенно когда Оуэн – пусть видно сквозь стеклянную дверь было и расплывчато, но все же различимо, – начал дрочить.
Этого нельзя было не
Он молча ждал, пока Оуэн закончит и выйдет.
Дверь душевой открылась. Кожа Оуэна раскраснелась от горячей воды, все тело было в каплях, тело, которое Стерлинг видел и к которому прикасался, но не достаточно. Каштановые завитки на груди потемнели, прилипли к коже, взгляд Стерлинга скользнул к члену, все еще полувозбужденному. Ему хотелось проползти те несколько шагов, что их разделяли, и лизнуть головку, взять член в рот и снова сделать твердым. Хотелось почувствовать вкус Оуэна, пусть и едва заметный, на языке, даже если это единственное, что он может получить, пока не закончится это бесконечное ожидание.
Оуэн громко откашлялся, напоминая Стерлингу о его обязанностях, и он потянулся к полотенцу и сорвал его с вешалки. Он не знал, за что браться, но поскольку и так стоял на коленях, решил приступить снизу. Зажав полотенце в одной руке, он, не поднимая головы, подполз к Оуэну и стал вытирать его ноги. Он начинал получать удовольствие от этого – ухаживать за Оуэном, исполняя все его желания. Так близко он мог видеть волоски на его ногах и изредка попадающиеся веснушки, вдыхать запах чистой влажной кожи и иногда, если полотенце соскальзывало, дотрагиваться до нее.
Хотелось коснуться ее губами, но можно ли? Он не знал и не мог спросить. Его одолевала неудовлетворенность, едва слышно всхлипнув, он поцеловал Оуэна под коленом и умоляюще потерся щекой о теплую кожу.
Оуэн протянул руку и потрепал его по голове; но Стерлинг решил, что это просто нежность, а не одобрение, и скрупулезно продолжил работу. Вытер колени Оуэна, бедра, лишь бегло промокнув полотенцем член, а потом встал, сосредоточившись на груди и руках Оуэна.
Он жалел, что не может делать это каждый раз, когда тот принимает душ. Это все равно что давать ему что-то в ответ, самую малость в обмен на все, что Оуэн сделал для него.
Задержавшись на его волосах, коротких и вряд ли нуждающихся в такой тщательной сушке, Стерлинг вдохнул запах его шампуня. Прикасаться к Оуэну подобным образом казалось ему такой привилегией, что он чувствовал что-то сродни благоговению и осознавал, что глаза его широко распахнуты, а губы слегка приоткрыты.
– Ты заставляешь меня жалеть, что дни, когда у каждого джентльмена был камердинер, прошли, – заметил Оуэн, голос его звучал уже не так сурово, как перед душем. Стерлинг задумался, отчего это: оттого что Оуэн наконец кончил или благодаря его усилиям угодить, и решил, что скорее второе.
Он положил влажное полотенце в плетеную корзину для белья в углу комнаты и повернулся, собираясь снова опуститься на колени.
– Еще не так уж поздно, но такое ощущение, что день был очень долгим, – сказал Оуэн, прикрыв рукой зевок. – Осталось решить последний вопрос, и спать.
Последний вопрос, который требовал решения, это его недавняя оговорка – и Стерлинг стал в волнении кусать губу, ожидая, когда Оуэн скажет, что задумал.
– Перестань, – приказал тот, и Стерлинг почему-то почувствовал себя виноватым. Это же его губа, в конце концов, но даже если бы ему было позволено говорить, он бы не стал указывать Оуэну на этот факт. – Ты заговорил без разрешения, потому что хотел быть со мной. Это лестно, и желание взаимно, но это тебя не извиняет. – Какое-то мгновение Оуэн молча смотрел на него.
– Можешь спать в комнате для гостей или в моей на полу. Это не проверка и не способ что-то мне доказать. Если выберешь ту, что для гостей… – Стерлинг твердо покачал головой, его выбор был сделан еще до того, как Оуэн закончил предложение. Он в любом случае предпочел бы возможность быть рядом с Оуэном удобству, к тому же было что-то волнующее в том, чтобы спать, свернувшись у постели Оуэна, как домашний любимец.
– Хорошо. – Оуэн махнул рукой на раковину. – Чисть зубы и делай свои дела, а потом ложись.
Пол в спальне Оуэна едва ли был тверже, чем в любой другой, но пока Стерлинг лежал, уставившись в стену, казалось, что ему никогда еще не было так неудобно. Он не мог лежать на животе, да и не стал бы, если уж на то пошло – соски слишком болели, – и он не мог лежать на спине из-за саднящей задницы. На боку у него тут же начинало затекать бедро, но это было единственное более менее терпимое положение, и он не собирался жаловаться, даже про себя.
В темноте спальни прошелестел вздох.