Привилегированное дитя

— Очень хорошо, — приветливо отозвался Ричард. — Теперь тебе и не придется это делать.

Я сидела в молчании. Я не могла даже представить, что почувствует Джеймс, когда он раскроет письмо Ричарда и узнает, что я вышла замуж. Я не представляла, как он расскажет об этом Марианне или своим родителям, которые были так добры ко мне. Эта мысль была просто невыносима.

— Я отослал его последние письма назад, — безмятежно продолжал Ричард, — вложив в конверт со своим собственным письмом. Так что тебе совершенно не о чем теперь беспокоиться.

— Его письма? — воскликнула я. — Ты же говорил, что вернул их месяц назад, когда встретил Джеймса на дороге.

— Некоторые из них — да, — признался легко Ричард. — Но некоторые я сохранил, чтобы с удовольствием перечитать их. Там были такие вещи, которые я хотел изучить более тщательно. Но теперь я вернул их все. Он писал тебе очень много, не правда ли?

Мои руки вдруг пронзила острая боль, и я поняла, что сижу судорожно вцепившись в сиденье, так что побелели костяшки пальцев.

— Он и вправду любил тебя, — слова Ричарда звучали как поздравление. — Я в жизни никогда не читал ничего более страстного. Когда он писал, как наблюдал за тобой в каком-то там перчаточном магазине, это звучало как своего рода признание в любви, и как он молился на тебя за то, что ты нашла экрских детей. Он действительно любил тебя, да, Джулия? А теперь ты никогда его больше не увидишь.

Я сильно прикусила изнутри щеки, чтобы сдержаться и не зарыдать. Подступившая боль вернула мне голос и придала силу его звучанию.

— Да, — сказала я хрипло. — Да, он очень любил меня. И я любила его. И тот факт, что ты выкрал его письма и прочел их, теперь уже не так важен. Но сегодня я в последний раз произношу имя Джеймса, и ты тоже больше никогда не станешь о нем говорить, если не хочешь обидеть меня или рассердить.

Какое-то время мы ехали молча. Долгие, долгие мили.

— Мы будем дома к ужину, — сказал Ричард. — Возможно, еще до темноты.

— Да, — я сидела словно в каком-то оцепенении.

— Не думаю, что будет правильно, если мы сразу все им расскажем. Завтра мне придется вернуться в Оксфорд. Давай отложим до того времени, когда я приеду домой.

— Хорошо.

— До этого времени, наверное, ничего еще не будет заметно, — весело продолжал Ричард. — А если они начнут что-то подозревать, то ты всегда можешь дать мне знать и я сразу же приеду.

— Хорошо.

— Ты не кажешься очень счастливой, — нетерпеливо сказал Ричард. — Но все идет точно так, как мы планировали в детстве. А ты смотришь на меня угрюмым понедельником.

— Я знаю, — больше я не сказала ничего. Я не чувствовала необходимости извиняться перед Ричардом за свою угрюмость. Или притворяться, что я счастлива. Я была поймана и брошена в тюрьму, у меня отняли мою землю, уверенность в себе и мое счастье. Тот факт, что я вошла в эту тюрьму бездумно, заперев за собой дверь и выбросив за окошко ключ, не позволял мне винить никого, кроме себя, за ту мерзость, в которую превратилась моя жизнь.

Я отвернулась от Ричарда и перевела взгляд на раскинувшиеся вдали поля, хорошенькие деревни, чистые речушки, зеленеющую пшеницу. Я не рыдала. И даже не проронила ни слезинки. Я просто смотрела вокруг себя и размышляла, откуда же мне взять храбрость, чтобы продолжать, и продолжать, и продолжать жить, пока я не окажусь в безопасной гавани.

Но я знала, что мне никогда туда не попасть.

Глава 25

В тот день, покачиваясь в экипаже рядом с Ричардом, я не обманулась в своих грустных мыслях. Я была права, ожидая, что буду чувствовать себя как старая больная лошадь, тянущая тяжелый воз по грязной дороге. Я почти физически ощущала тяжесть вины и склонялась под ней все больше и больше с каждым теплым летним днем.

Джулия, ты положительно становишься сутулой, — с удивлением сказала мама, стоя у окна гостиной и наблюдая, как я срезаю розы в саду. — Выпрямись, моя дорогая, и не смотри так печально. Что-нибудь случилось?

— Нет, мама, — ответила я, послушно выправив плечи и подняв подбородок, но я знала, что скоро опять забудусь и ссутулюсь. Я чувствовала тяжесть незаконно зачатого ребенка в животе и груз вины на плечах. И от этого я не могла не склоняться, как наклоняется человек, идущий против ветра.

Этот ветер дул навстречу мне последнюю неделю июня и первые недели июля, пока я ожидала Ричарда домой и думала о том, что произойдет, когда мы все расскажем нашим родителям.

Дядя Джон и мама сговорились почаще оставлять меня одну. Они видели, что здоровье мое стало лучше, тошнота прошла и я могла есть нормально. Их только беспокоили горькие линии вокруг моего рта и морщина, залегшая на лбу, словно печать Каина.