"Привлеченная к дознанию..."

Пермская губернская тюрьма переполнена. Комнату для свиданий делила железная решетка, частая и ржавая. Параллельно решетке тянулся деревянный невысокий барьер, гладко отполированный локтями, к которому допускались посетители. Между решеткой и барьером по узкому коридору прохаживался старший надзиратель.

В красном углу светилась лампада перед иконой божьей матери в серебряном окладе. Старушка в салопе молча поставила на стол кошелку и туесок с молоком. Негнущимися узловатыми пальцами вынула из кошелки белый узелок.

— Трофимову, сынку, на башню... — проговорила она, и сморщенное лицо ее затряслось.

Надзиратель короткими толстыми пальцами поворошил узелок, разломил буханку ситного, заглянул в туесок. Потом поднял голову и решительно отодвинул котелок с пельменями.

— Знаешь ведь, старая, пельмени-то в котелке по инструкции не положены.

— Сынок просил... Его любимые... Прими, батюшка, век буду бога молить. — Она низко-низко поклонилась.

Надзиратель насупился, помедлил и молча сунул передачу в большую плетеную корзину.

Этого надзирателя Клавдия знала: человек не злой, но служака ревностный. И сегодня, увидев его на дежурстве, огорчилась: у нее в туеске стальные пилки, а в двойном деревянном дне записка о положении дел в Пермском комитете...

— Студенту Льву Герцу, в крепость, — сказала Клавдия, когда подошла ее очередь. — Жениху моему... — И, поставив туесок на стол, принялась вынимать из кошелки ситный, баранки, домашнее печенье.

— Эх, барышня, барышня, — заворчал надзиратель, — зачастили к нам. Такая красавица, а женишок, вишь, в тюрьме... Нехорошо-с...

Надзиратель поднял очки на лоб, взглянул на девушку. Серая смушковая кубанка серебрилась на ее небольшой, горделиво посаженной головке, из-под кубанки улыбалось румяное кареглазое лицо. Каштановые волосы выбивались на лоб, тугие косы падали ниже пояса.

Старик привычно проверял передачу. Ломал баранки, домашнее печенье, ситный... Наконец взял туесок... У Клавдии сильно колотилось сердце.

Отодвинув локтем туесок и открыв ящик стола, надзиратель вынул список заключенных, находящихся в крепости. Близорукими глазами просматривал фамилии, перелистывал листы желтоватой бумаги.

— Так вот, барышня, передачу примем, а на свиданьице... — он кашлянул, — разрешения нет.

— То есть как это нет? — удивилась Клавдия, поправляя каштановую прядь. — Я вчера заходила к начальнику тюрьмы, — не задумываясь, прибавила она, — он сам разрешил. Нет, нет, тут, верно, опять канцелярия что-то напутала... Уж вы, пожалуйста, распорядитесь, — вежливо, но властно закончила она и отошла к скамье, на которой пристроилась мать Трофимова, ее добрая знакомая.

Старушка огляделась, зашептала:

— Спасибо, доченька, не забываешь старую. За деньги спасибо. Сразу поняла, что ты их приносила, когда конвертик-то нашла. Плохо без сыночка. С голоду померла бы, кабы ты не позаботилась.

— Да я-то тут при чем? — улыбнулась Клавдия. — Хороших людей много, не оставят в несчастье.

Карие и лучистые глаза ее тепло смотрели на Трофимову. Лицо стало задумчивым. Да, старушка верно догадалась: деньги приносила она. На беду, вчера поднялась метель, снег ходил по городу белой стеной, и Клавдия с трудом разыскала покривившийся домик с деревянным забором.

В этот вечер Клавдия разносила деньги по нескольким адресам в разные концы города. Продрогла отчаянно. Но разве в этом дело? Деньги эти надо было еще раздобыть! В дни получки сборщики подходили к рабочим с книжкой и по копейкам собирали деньги для семей арестованных.

— Бросила бы ты по тюрьмам-то ходить, — снова зашептала Трофимова. — Молодая, красивая, — старушка любовно выговаривала девушке, — образованная. Да тебя первейший жених возьмет... Гляди-ка, сам богач Губонин засватает. Семья у вас хорошая, достаток небольшой, но имеется. Батюшка твой всем деткам образование дал, и бог его здоровьем не обидел. Жить бы да радоваться. А ты все по тюрьмам...

Старушка так искренне ее жалела, что Клавдия засмеялась.

— Прости меня, старую, — растерялась она. — Знать, молодым виднее, как на свете жить.

По свиданной прошло легкое движение. Все вскочили со своих мест и, торопясь, толкаясь, устремились к деревянному барьеру. Женщины в нагольных полушубках пропускали вперед детишек. Глаза были обращены к железной решетке.

Клавдию всегда удивляло, как по неуловимым признакам, известным только им, определяли женщины выход заключенных: не прошло и пяти минут, как послышался глухой топот, звон кандалов и громкий мужской разговор. За решеткой появились арестанты. Качнулось пламя в керосиновой лампе, дрогнула лампада у иконы божьей матери, нарастал плач и крик в свиданной.

Клавдия протиснулась к барьеру. Решетка мешала рассмотреть лица, девушка боялась пропустить Свердлова. К нему «невестой» и пришла она на свидание.

При аресте Яков Михайлович назвался Львом Герцем, предъявив студенческий билет имперского Лесного института.