Привратник 'Бездны'

Затейливо (по кривой) пятясь в прихожую, я с нервным сатирическим смешком сверлил бархатную недвижимую щель притаившейся спальной каморы...

И пятился благополучно и дальше, когда бы ни уперся глупой спиной и голой ногой в нечто теплое, одушевленное, монолитное... Я весь внутренне передернулся, - видимо, старик, прав: нервы к концу ночи начали отказывать. Хотя по-настоящему ужасаться вроде бы не пристало молодцу, - вроде бы успел кое-что пережить, перечувствовать в эти пополуночные веселые мгновения...

Поворачиваясь вослед законно любопытствующей голове, с туповатой медлительностью гиппопотама соображал: что же за ловушка перекрыла мне путь к отступлению, - и, самым натуральным бараном, уперся бровями в самое натуральное подгрудье... Надушенное иноземным цивилизованным запахом, женственное, упружистое, нездвигаемое, уходящее в поднебесье потолка прихожей...

Каким-то совершенно чудесным мановением за моей спиной абсолютно бесшумно изваялась женская двухметровая (а возможно и больше!) конструкция... Ожившая античная Галатея!

-Позвольте, сударыня... Мне бы туда, в ванную... Извините, что наступил на вашу ножку, - полились из меня, минуя мою волю и разум, какие-то пошлые речи.

- Дедуль, слышь - первый раз вижу чудика, который принял меня за пустое место! Лепечет, что отдавил мне что-то! Вот чудик! А воняет, точно писсуар на нашей базе! И где ты, дедульчик, таких засранцев откапываешь?

Голос, который снисходительно ронял уничижительные характеристики по поводу моей сконфуженной персоны, более бы соответствовал девице несколько иной конституции.

А точнее - совершенно противоположной, подразумевающей (на слух, будящий штампы) миниатюрное эфемерное создание природы, а не этот фундаментальный постамент, на котором вольно расположился обширный ширококостный каркас, незамысловато обложенный плотной медно-загорелой грудой мышц, сглаженных тугим подкожным салом.

Контраст фигурального сложения и звуки, которые рождались (чрезвычайно нежные, хрупкие, беззащитные) из мясистой губной щели, создавал незабываемое фантасмагорическое видение роботизированного существа, пола - неопределенного, мифологического, виртуального...

Монументальное зефирное видение, втиснутое в трикотажную алую майку и обтяжные шорты однако, откликалось на грубовато-фамильярное обращение: "Шурка!"

- Шурка, етишо мать, это еще ты зачем там?! Подслушивала, негодная, наши мужские секреты! Кто позволил тебе, Шурка, своевольничать? Человека облили чужой ссакой, - мучили, значит! А она тут тебе познания о мужицких писсуарах, остроумка, етишо мать! Проводи человека в ванную, - оммой, как ты умеешь!

Почти с настоящей серьезностью разорялся гостеприимный, нервически двигающийся в кресле, подбитый хозяин, опираясь на могуче-изящное тело "калашникова", уложенное на оба продавленных подлокотника.

Я только собирался возблагодарить чересчур радушного повелителя этого корпусного создания, полагая как-нибудь перевести на юмористический лад некоторые забористые места его заботливой речи, как почувствовал, что мой левый локоть вместе с рукой, впрочем, и весь остальной достаточно потрясенный (всеми перипетиями этой чудной ночи) организм оказался в натурально железных захватах некоего механизма...

Переведя спертый дух, я сообразил, что меня по каким-то соображениям пока оставили в живых "главных свидетелях" - или еще для какой федеральной надобности, - и окончательно очухался в ванной комнате. То есть, непосредственно в пустой холодящей желтоватой чугунной емкости.

Самое драматическое, что я пропустил и этот переместительный пространственный маневр, и то, как меня разоблачили от нестерпимо благоухающих трусов и освободили от провонявшего чужой псиной подержанного разодранного моционного смокинга...

Не обнаружив поблизости какое-либо подобие фигового листка, я не посчитал нужным - а впрочем и приличным в данной недвусмысленно банной ситуации, - интеллигентно хоронить в ладонях собственное кустистое мужское естество.

Зато, буквально впритык - у носа, с юношески призабытым сердечным трепетом, обнаружил впечатляющий кратер пупка той самой гулливерских объемов девицы-Шурочки, в первозданном ослепительно шоколадном неглиже...

- Ну что, засранец, будем "оммывать" тебя, как я умею? Не забоисся? - откуда-то с поднебесных антресольных высот зажурчала участливая речь голой атлетки-грубиянки.

С профессиональной искусствоведческой медлительностью, мой жадничающий взгляд, отвоевывая пядь за пядью живое дышащее пространство могущественной девичьей гладкой плоти, закарабкался вверх, полагая со всей тщательностью обследовать, сей медно-золотистый утес...

Мои научные изыскательские надежды не оправдались. Там, под облаками, вместо вожделенно возлежащих классически-ренессанских чаш-персей торчали тугие конические грушки-груди, украшенные лиловыми маслинами сосков.