Привычка к творчеству. Сделайте творчество частью своей жизни

Я знала, что настоящего баланса между песнями и происходящим на сцене я не нашла, однако надеялась, что шоу было достаточно крепким и публика ничего не заметит (снова «отрицание»). В частности, в самых первых выступлениях я позволила рассказывать историю песням Билли, а не танцу (см. «неверная оценка»). Герои постановки, взятые из песен, были прекрасны, но, как и между песнями, между ними не было никакой связи. Например, Энтони из песни Movin’ Out никак и нигде не пересекается с Брендой из Scenes from an Italian Restaurant («Сценки в итальянском ресторане»). Но в моем спектакле они взаимодействуют. И я должна была сама рассказывать свою историю, а не думать об истории, рассказанной в песнях. Мы привлекли к участию великолепных музыкантов и пару прекрасных певцов. Мы знали, что публика любит песни Билли и это в значительной мере послужит хорошей рекламой для шоу. Мы чувствовали, что наши артисты заметно превосходят во всем команду обычного мюзикла, состоящую из певцов, танцоров, актеров: наши певцы были лучше, а наши танцоры намного лучше. Но у нас не было главного, того, что ожидала увидеть публика, покупая билеты, – обычного мюзикла.

Первая неделя предпремьерных выступлений в Чикаго подтвердила мои опасения. Трудности стали появляться с самого начала. Они начались с начала. Мы знали, что главным, как модно сейчас говорить, хэдлайнером этого шоу был Билли Джоэл. Чтобы оправдать ожидания публики, мы направили дополнительный свет на оркестр. Затем мы переместили его на возвышение в задней части сцены (спасибо дорогущей гидравлической системе), а танцоров – на сцену. Это запутало публику. Они не знали, на кого смотреть – на музыкантов или на танцоров. Им стало казаться, что они что-то упускают. Ведь в мюзикле следить нужно за тем, кто поет. Почти все мюзиклы начинаются с увертюры, но ее не нужно видеть: оркестр находится в оркестровой яме, и публика знает, что он не является частью сценического действия. Но в нашем случае как они могли это понять? Должно было пройти несколько сцен, прежде чем публика разбиралась, кто есть кто, а это слишком долго. Связь между зрителями и сценой была нарушена, а ведь именно она заставляет людей любить театр. Она в конце концов налаживалась, конечно, но к этому приходилось прилагать немалые усилия.

Не так уж часто мне приходилось делать это в жизни – сидеть каждый вечер в театре и следить за зрителями так же внимательно, как и за исполнителями. То, что я видела, двойного толкования не допускало: зрители выглядели растерянными и запутанными в первом акте и аплодировали стоя в конце второго. Второе действие работало, первое – нет.

Однажды вечером я зашла в находящийся напротив театра ресторанчик, куда публика заглядывает обычно выпить чашечку кофе во время антракта. И до моих ушей случайно донеслись слова официанта: «Не волнуйтесь, второй акт намного лучше». Когда любому официанту в городе понятно, где у тебя проблема, а ты ничего с этим не делаешь, это очень запущенная форма отрицания.

Что-то поменять до премьеры спектакля в Чикаго было уже невозможно, поэтому первые рецензии были, мягко говоря, не очень доброжелательными. Критики хвалили танцоров, им понравился второй акт, но они считали, что первый акт был слишком запутанным. Они использовали слова, которые никогда раньше не встречались в описании моих проектов, такие как «хаос» и «смехотворный». Шоу было под угрозой провала.

На премьере присутствовала моя нью-йоркская подруга Дженнифер Типтон. Мы завтракали вместе на следующее утро, перед нами лежали газетные рецензии. Ветеран Бродвея с тридцатилетним стажем, она не пыталась меня утешать, а лишь сказала: «Ты знаешь, что они правы». Я кивнула: «Да, знаю». Это был, как говорится, первый шаг к решению проблемы. Отрицанию больше не было места.

На следующий день, в понедельник, я должна была встретиться со своей командой, уставшей, помятой и встревоженной. Вдобавок ко всему, как выяснилось, одна из нью-йоркских газет перепечатала одну едкую рецензию, нарушив традицию не вмешиваться в подготовку и «обкатку» предстоящих к показу на Бродвее спектаклей, что бы ни происходило на выступлениях вне его. Публиковать рецензию до премьеры в Нью-Йорке было просто не принято. Разгорелась публичная дискуссия между театральным миром и прессой. Movin’ Out приобрел известность, но отнюдь не добрую. Казалось, люди ополчились против нас.

Необходимо было внести изменения, на которые у меня оставалось три недели в Чикаго и только три репетиционных дня в Нью-Йорке. Все должно было быть готово до предпремьерного представления, назначенного накануне дебюта на Бродвее.

По части внесения изменений я не была новичком. Мне был прекрасно знаком весь набор инструментов: настройка и перестановка, сокращение и добавление, замена и преобразование. Этим я занималась многие годы.