Особую сложность создавал тот факт, что нужно было охватить много разных аспектов. Проблема в музыке? Я убрала одну песню, подумала включить три или четыре других, остановилась на одной. Проблема в сюжете? Я упростила историю, выдвинув на первый план один персонаж, таким образом все действие стало разворачиваться вокруг него. Для этого мне пришлось уменьшить роль другого персонажа, который в одной из своих ипостасей появлялся в роли рассказчика. Проблема в постановке или визуальных образах? Ранее мы столкнулись с проблемой, которая мешала публике узнавать персонажи в разных сценах, – непродуманные прически и костюмы, но теперь и гардероб, и декорации были вроде бы в норме. Я прокручивала все шоу в голове и спрашивала себя, ту ли песню я выбрала? Тот ли персонаж появляется на сцене? Через ту ли дверь он входит на сцену? Так ли он должен двигаться? И куда бы я ни смотрела, появлялись идеи, как можно все поменять.
Одновременно захватывающая и пугающая особенность решения творческих задач в том, что не существует единственно верного решения. Их может быть тысячи, но на практике важно исправлять лишь те вещи, которые нужно исправлять, и ты знаешь, как это сделать. Поэтому недостаток умений и навыков непростителен: не будучи мастером в своем деле, вы сужаете круг проблем, которые могли бы решить в случае их возникновения.
К счастью, я умею не только ставить хореографию. Большая часть решений, которые необходимо было принять в тот момент, была связана с режиссурой и редактированием, а с этим я прекрасно справляюсь. В Чикаго, прокручивая бессонными ночами шоу в памяти, я искала, что можно изменить, чтобы первый акт стал более понятным и захватывающим, а второй принимался с не меньшим восторгом, чем прежде. Был соблазн поверить, что расстановка сцен была верной, ведь именно в таком порядке я так долго видела их в своем воображении и затем на сцене (см. «повторение»
). Но нужно было противостоять этому соблазну. Настало время стереть все с доски и взглянуть на спектакль свежим взглядом.В этот непростой период меня поддерживал привычный распорядок, силы я черпала в ритуалах, которые помогают мне верить и надеяться на себя. Подъем в 7 утра и двухчасовые тренировки в спортзале, находящемся в двух кварталах от гостиницы, стали вопросом чести. Поддерживать такой распорядок было необходимо не только ради тренировки мышц, мне было важно знать, что я все еще в хорошей форме, что мое тело функционирует в штатном режиме. Если все пойдет прахом и меня уничтожат как хореографа, я всегда смогу вернуться на сцену и танцевать. Поздно вечером, после очередного представления, я утешала себя любимым ритуалом тепла, забравшись в горячую ванну и позволив сознанию отключиться.
Продюсеры, к их чести, нас всячески поддерживали. Ведь пока я пыталась вносить какие-то изменения на сцене, они могли внести решающее – просто взять и уволить меня, назначив другого художественного руководителя спасать шоу. Но они этого не сделали. Они помогали и поддерживали нас. Мы были теперь все заодно на дырявой лодке в бурном потоке, который стремительно нес нас в Нью-Йорк. Мы повторяли, как мантру: «Всем оставаться на борту!»
Пытаясь внести все эти преобразования, я, по сути, опять пыталась наскрести на идею, которая сделала бы спектакль более понятным зрителю. В какой-то степени это удалось. Шоу постепенно становилось лучше. Потенциал идеи еще не раскрылся в полной мере, но с некоторой натяжкой уже можно было поставить четверку.
Я также прислушивалась к мнению тех, кому доверяла. Подруга рассказала мне, что во время представления сидела рядом с женщиной, которая, слушая одну песню, прикрывала ладонью глаза, а затем, слушая другую, прикрыла уши. Во время перерыва она спросила у нее:
– Что-то случилось? Вам не понравилось?
– О нет, – ответила она. – Мне все нравится. Просто этот пир духа слишком обилен для моих органов чувств.
Похожий отклик я получила от другого друга – крупного руководителя. Он сказал мне: «Ты стараешься дать публике слишком много. Рассказывай в каждой сцене о чем-нибудь одном, а не обо всем сразу».
Преобразование – процесс жестокий. Сокращая текст и переставляя слова на компьютере, вы не причиняете никому боль, слова не станут жаловаться. То же и с фильмом во время монтажа или с красками на мольберте. Ни пленка, ни краски не закричат: «Так нечестно!» Я же работала с людьми. И видели бы вы лица этих людей, когда я увеличивала одну роль, а другую сокращала!
Одной из наиболее важных перемен был свет, который необходимо было убрать с оркестра, чтобы дать понять публике, что главные рассказчики на сцене – танцоры. И тут музыканты, которые обычно ведут себя как настоящие профи, вдруг зароптали. В конце концов им пришлось понять, что и в их интересах тоже, чтобы шоу заработало на полную мощь. И стало так.