Привычка ненавидеть

— Мне нравится ретро, — пресекаю я тупую болтовню и на полную мощность включаю колонку, забив на позднее время. Настраиваю басы и прошу Сержа бросить мне холодную колу. Ловлю в фокус салагу и киваю Дэну — можно переходить к делу.

— Салага! — басит Остроумов и уже тише: — Бля, кто-нибудь помнит, как его зовут?

Парни разводят руками и откровенно ржут, когда амбал прыгает на месте, явно пугаясь, а затем накидывает на себя мудацкое выражение лица.

— Здорово, мужики! — нападает на нас с медвежьими рукопожатиями, еще и по спине пытается хлопать.

Убого.

— Давай сюда! — Савва за шиворот усаживает его между нами и закидывает руку на плечо. — Ну что, расскажи, как тебе у нас.

— Ниче, пойдет.

Пойдет? Мы с Остроумовым понимаем друг друга без слов. Дэн и Мир в это время ухахатываются за его спиной, наливая в пустую бутылку «Макаллана» дешевый портвейн за шестьдесят девять рублей из местной забегаловки. Они еще и таблетки какие-то сверху кидают. Нахмурившись, я киваю, мол, что это, а Дэн изображает выхлоп из задницы. Дураки. Я не любитель этого детского сада, но салага сам напрашивается, бесконечно понтуясь.

— Как в команде тебе? — продолжает разводить его Савва, а тот давит лыбу. Нет, он реально думает, что так хорош?

— Ну не круче нашей футбольной, но вы тоже зачетные.

Мудила он. Самый настоящий. Играет, как валенок, еще и брешет без остановки. Отец Книжника работает в органах, он пробил его батю — тот погорел на мутках с финансовыми пирамидами. И никакого загородного особняка, куда придурок без конца обещает всех пригласить, как обживется после переезда, у них нет. Сбежали они с папашей из столицы, чтобы их не сожрали те, чьи деньги были благополучно спущены на ветер. И тачка у него, кстати, арендованная. Лживый кусок мяса. Выпьет — сам будет виноват. Моя совесть чиста.

— Ну и как на вкус? — еле сдерживаясь, чтобы не сложиться от смеха пополам, спрашивает Дэн салагу. А тот, улыбаясь, давится, но выпивает.

— Пушка, — кивает он, — сразу видно — годное пойло.

Ой, да гори в аду и достойно тебе прочистить кишки.

Парни тоже ловят волну и тупо ищут пределы этого бреда, только ему конца и края нет.

— И прямо звездой был? Правда?

— И прям папаша у тебя при бабле?

— Да ну, жил на Бали год?

— Это ты столько девчонок поимел?

— Да я и тут успел.

Я реагирую на общий гул и хлопки. Мирон, засунув пальцы в рот, свистит так, что у меня выгибаются барабанные перепонки. Книжник с грохотом лупит ладонями по столу, будто каратист, намереваясь разбить его пополам. Савва еще умудряется изобразить удивление, а мне настолько надоедает этот дешевый фарс, что я готовлюсь всыпать салаге промеж глаз.

— Ох, нихуа хуа! И кто счастливица?

Стискиваю зубы, хрущу шеей, переплетя пальцы, разминаю ладони.

— Да эта ваша, — он чешет репу, будто вспоминает, — Ланская.

Сука.

— Но гордиться нечем, она сейчас, наверное, согласна на любой член. Это я по незнанию ткнул…

С последними словами его лоб впечатывается в журнальный столик.

— Заебал этот цирк. — Толкнув салагу пяткой в бок и скинув на пол, я пожимаю плечами на задранные брови Саввы.

Народ чует кровь, рассыпается по сторонам, пропускает вперед. Дэн убирает стол к стене. Пахнет жареным. Слышен гулкий шепот за спиной и всхлипы с пола. Я вытягиваю руку, в которую тут же падает регбийный мяч, и с ходу впечатываю тот в харкающего слюной дебила. По заднице, чтобы унизительней.

Не люблю насилие, тупые драки, жесть, но статус требует держать стаю в тонусе. А для большинства волков язык силы — самый понятный.

— У нас нет места балаболам.

Я наступаю, даю выход растущему гневу. Кровь в венах ревет, как сирена ядерной тревоги. Злость ритмично колотит в виски, будто битой. Он напросился, знаю, меня не колышет его нытье и «пожалуйста, хватит». Раньше надо было думать.

Я не позволю…

В три подсрачника салага вылетает за дверь. Я беру его за грудки и спускаю с крыльца вниз. Вся спесь вмиг куда-то исчезает. На лице того уже совсем другие эмоции: страх, раскаяние, обида, боль. Глаза у него красные, вот-вот расплачется. Чмо, не иначе. Все-таки чуйка меня, как всегда, не подвела.

— Я все понял, понял! — Он падает на задницу и ползет назад, обтирая землю. — Я больше… если ты это из-за Ланской…

Каждое ее упоминание — это как бенз в костер.

Я застываю над ним. Молчу, не делаю резких движений, а тот с ума сходит. Ему некуда прятаться — он спиной упирается в припаркованную тачку Саввы и глубоко дышит, время от времени хлюпая разбитым носом и стирая запястьем капающую кровь. Размазать бы его на фарш, да кулаки марать как-то не хочется.

Бык в сто кило, называется, блин. Жалкий хрен.

— Исчез с моих глаз. — Я слышу свой ровный голос будто со стороны.

— Слушай, я обещаю… — сам себе роет могилу, а я сажусь рядом с ним, забираю торчащую из его кармана пачку «Кента» с зажигалкой и подкуриваю одну.

Только пару тяг и брошу.

— Если хотя бы раз попадешься мне на глаза, пеняй на себя. Тренеру все скажешь сам. Нам такие слизняки в команде не упали.