Привычка выживать (СИ)

И это случилось – эта ответственность стала слишком неподъемным грузом для подавленной Огненной девушки. Сноу никогда не говорил (или Питу внушили, что не говорил), как сильно его восхищает Китнисс Эвердин. Своей искренностью, своей способностью просто по наитию зажигать огонь вокруг себя в сердцах других людей. Его восторг выражался во взглядах, в тоне голоса, даже в уголке полных дергающихся губ. При этом он не переоценивал саму Китнисс, зная, что ее легко запугать. Но он переоценивал ее силы: зажженное ею пламя она сама уже не могла контролировать. Из-за этого восстания не закончились, не смотря на то, что ее игра в страстную влюбленную девушку продолжилась и после Игр. Поэтому она попала на Квартальную Бойню, зная, что шансов у нее почти нет. Сноу знал, что она хочет пожертвовать собой ради безликого, будто лишенного собственного лица, парня. Поэтому она должна была убивать тех, кого взяла в сотрудники. Поэтому она должна была бесславно умереть, обагрив свои руки алой теплой кровью.

«Если бы она сама убила тебя, - говорил Президент, - о, это был бы настоящий финал 75 Голодных Игр. Я бы даже сохранил ее жалкую жизнь, чтобы она вернулась домой невредимой, грязной, заляпанной тем, что невозможно отмыть. Не думаю, что она долго бы прожила после Игр, но я бы упивался каждой секундой ее страданий. Но ее опять вытащили. Она никогда не умела выбираться из передряг сама. Впрочем, время может показать, что из одних Игр она попала в другие. И время покажет, обрадует ли ее такая перемена.»

Пит вспоминал Президента. Именно его – никого другого, и именно вспоминал, а не воскрешал в своей памяти то, что было в нее внедрено. Он вспоминал пытки, ежесекундно, и каждая из пыток причиняла ту, давнюю, ни на что не похожую, боль. Он видел, как на его глазах пытали людей, которых он даже не знал, но боль которых была ему хуже собственной боли. Он вспоминал Джоанну Мейсон, вспоминал ее крики так, будто они были его собственными криками. Впрочем, сам он тоже помнил, что кричал.

Только имя.

Женское имя.

Оно въелось ему в кожу, стало составляющей его крови, и ни пытки, ни долгие разговоры, ничто не могло просто взять и вытравить его из памяти. И Президент, восхищаясь подобной стойкостью, просто понял, что начал уничтожение Китнисс Эвердин не с той стороны.

«Они думают, что делают из нее героиню, победительницу. Но они не станут делать ее убийцей, они захотят оставить ее невинной на сцене, запятнанной ужасами войны. Она должна внушать священный трепет, веру в правильность совершаемых ими преступлений. Глупцы. Она слишком хрупкая, эта Китнисс Эвердин. Я подарю ей то, чего она не заслуживает. Я сделаю ей бесценный подарок. Ты никогда не чувствовал в ее поцелуях чувства вины? Она стыдилась того, что обманывает тебя. Она хотела бы, что ваша игра была игрой и для тебя тоже. Так было бы легче. Мне кажется, она обрадуется, когда ты избавишься от этой разрушающей страсти. Ненадолго, правда, но обрадуется. И потеряет, пожалуй, то единственное, что все это время поддерживало ее саму. Глупая Китнисс Эвердин. Бесполезная Китнисс Эвердин. Неужели ты не будешь рад просто перестать чувствовать это именно к ней? Есть так много девушек, которые ответили бы тебе взаимностью, но ты выбрал самую неподходящую. Мне даже немного жаль, что подобное чувство нельзя просто устранить. Его можно изменить, - легкая усмешка трогает полные губы, - не просто так говорят, что и от любви до ненависти, и от ненависти до любви одинаковое расстояние. Мне даже немного жаль, но ты никогда не скажешь мне «спасибо», мой бедный мальчик.»

Президент Сноу знал, о чем говорил. Любовь, какой бы сильной она не была, даже невзаимная, исцеляет. Но ненависть разрушает, не давая покоя ни днем, ни ночью. Ненависть не позволяет отпустить или забыть. Только толкает вперед, ближе, ближе, опаляет тлетворным дыханием. Ненависть беспощадна к обоим, и от нее нет спасения. Разве что полное отсутствие каких-либо чувств. Разве что полное отсутствие человека как человека.

Пит не помнит, каково ему жилось с любовью к Китнисс Эвердин. Но жизнь с ненавистью к ней же была невыносима. Она жгла, разъяряла, она была всему причиной и следствием, она пульсировала в голове, в каждой мысли, в каждом сокращении мышц. Ненависть была глубже под кожей, корнями уходила не в сердце, в голову, и перехватывало дыхание только от одного воспоминания о ней. О ней, так красиво танцующей на обломках того, что было когда-то домом пекаря Мелларка. Она везде, во всем, во всех. С ней связано все, связано той нитью, что невозможно перерубить.

Под вечер Пит собирается и уходит на берег один.

Смутно он помнит одну из ночей на песчаном пляже. Тогда он сказал, что никому не нужен. Но он не помнит, что она ответила. То, что он прав? Нет, пытаться вспомнить уже не получится. Голова болит, раскалывается, мир кружится и вращается вокруг, теряет краски и выцветает. Пит Мелларк заходит в море сначала по пояс, потом – по плечи, но не останавливается.

Начинать нужно с простого.

Он всегда начинал не с того.