Привычка выживать (СИ)

- Я надеялась, что ты ее разбудишь, - говорит Коралина. – Но мой дед был прав: поцелуем будят только в детских сказках. Наверное, мне не следовало читать эти глупые сказки, - и опять закатывает глаза, слыша, как ее резко окликают по имени. В этот раз, она, правда, прощается.

Пит знает, что между ней и Прим Эвердин нет никакого сходства. И все же эти две девочки схожи в одном: за них готовы были отдать свои жизни те, кто их любил. Пит думает, что мог бы понять это самопожертвование, но признается самому себе в том, что не хочет думать об этом никогда больше. Все-таки в положении капитолийского переродка были и положительные моменты: в рискованных ситуациях кто-то думал за него.

Ночью он видит лицо проснувшейся Китнисс Эвердин, и, вместо того, чтобы ответить что-то более внятное на ее странный вопрос, душит ее подушкой. Джоанна наблюдает за ним с явным интересом, и тушит сигарету, которую только что зажгла.

- Думаю, теперь ты знаешь, чего хочет от тебя Плутарх Хевенсби, - говорит тихо, и игриво проводит пальцем по его груди. – Ты должен убить Китнисс Эвердин. Ты должен умереть, потому что нет никакого способа избавиться от охмора, Пит. Ты болен ею, болен, болен, - она шепчет даже сквозь стоны, и закрывает глаза и с усилием старается удержать их открытыми. Мир вокруг них такой шаткий и темный, плавится и обжигает, ударяет электрическими разрядами, которые делают боль высшим наслаждением, а наслаждение – болью, которую невозможно терпеть. Перед тем, как заснуть, Джоанна тихо смеется, и говорит, что ее никто никогда так не любил, как он любит Китнисс Эвердин.

Но Пит вовсе не любит Китнисс Эвердин. Пит хочет, чтобы Китнисс Эвердин умерла.

Потому что она заслужила.

========== ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой Энорабия мстит, а Джоанна принимает непростое решение ==========

Утро важного-преважного дня для Хеймитча Эбернети начинается с похмелья, являющегося следствием слишком большого количества выпитого спиртного накануне. Он мало спит; короткие сны его наполнены темнотой, в которой бесшумно танцуют призраки из его прошлого, и туманом, через который доносятся заунывные пения всех павших на Арене. Ему снится Китнисс Эвердин, стоящая в углу комнаты. В руках Сойки-Пересмешницы зажата белая роза, зажата так крепко, что шипы вспарывают тонкую кожу и на пол капает темная густая кровь. Китнисс Эвердин улыбается, и во всем облике ее появляется что-то жуткое, голос ее властен и жесток. Китнисс Эвердин улыбается и говорит, что никогда не сможет простить. Хеймитч вздрагивает и неловко просыпается, задевая ногой стоящую на полу бутылку, которая падает с глухим стуком, но не разбивается. В наступившей тишине ему чудится грудной смех своей бывшей подопечной.

Свет в ванной невыносимо яркий. Отражение в зеркале заставляет поморщиться и проклясть всех Богов, которые позволили случиться всему, что случилось. Ледяная вода не приносит никакого облегчения, но Хеймитч долго стоит под душем, сильно сжав челюсти. Призраки из его кошмаров давно не ограниваются его кошмарами. Даже в шуме воды он может различать их шаги, их пение, их смех. Но что среди призраков делает Китнисс Эвердин?

Девочка, ты ведь жива. Так будь живой, не мучай меня.

Но сейчас ее нельзя назвать живой. Она лежит, вся опутанная проводами, и иногда, как сказал доктор Аврелий, она открывает глаза, чтобы вновь закрыть и провалиться в то состояние, из которого у докторов Капитолия ее не получается вывести. Аврелий обронил, что у него самого складывается впечатление, будто Китнисс приходит в себя, понимает, куда вернулась и вновь предпочитает потерять себя. Аврелий сказал, будто такое уже случалось прежде, правда, ей не удавалось сказать ни единого слова перед новым погружением в коматозное состояние отсутствия.