Привычное дело

- Кошка-то? Насчет кошки не знаю, а кот живехонек.

Вон по мышей пошел. По капусте.

- К лешему! Я ему всурьез, а он только бухтины гнуть.

Только и знаешь языком плести!

- Да я что, я пожалуйста. Есть у Африкановича кошка, только веревку-то надо бы подольше.

- Дак ты бы подоставал ведра-ти?-оживилась баба.- Третьего дня твоя невестка тоже ведро опустила.

Эта новость для Курова оказалась решающей. "Вот косоротая наша-то,-подумал он.-Тоже опустила ведро, а не говорит, молчит". Он дал согласие сходить за кошкой и подоставать ведра, а Дашка Путанка успокоилась и пошла щепать лучину, чтобы затопить печь.

От избы, в одной рубахе, в полосатых магазинных штанах, босиком шел Иван Африканович. В одной руке коса и оселок, в другой - сапоги. Вынул изо рта цигарку, положил ее на бревно и начал старательно обуваться. Когда обулся, то встал, потоптался для верности: не трет, не жмет ли где. Сел, оглядел улицу.

В солнечной, будто пыльной мгле, по деревне ехал на кобыле бригадир. Иван Африканович подождал, пока он слезал на лужок и привязывал к огороду кобылу.

- Ивану Африкановичу,-сказал бригадир, подавая руку, и тоже сел на бревна.-Как думаешь, не будет дожжато?

- Нет, не похоже на дож. Касатки, вишь, под самое небо ударились.

Бригадир спросил про Катерину, не пришла ли; Иван Африканович только скорбно махнул рукой:

- Лучше не говори...

Затянулись, откашлялись и сплюнули оба, и кобыла обернулась на эти звуки.

- Сходил бы, Иван Африканович, за Мишкой, пусть трактор заводит,-сказал бригадир.

Он придушил окурок и подошел к пожарной колотушке.

Колотушка-старый плужный отвал, висевший тут же у бревен,-радостно загудел от ударов железкой, словно ждал этого всю ночь.

Тут же, успевший под утро остыть, стоял и Мишкин ДТ54. Со стекла дверки, с внутренней стороны, глядела на деревню обнаженная женщина из "Союза земли и воды".

Бронзовое туловище атлета, что в нижней части картины, наполовину закрыто темным пятном, Рубенс был безнадежно испорчен соляркой.

Иван Африканович направился за Мишкой. Из разных ворот завыходили работальницы в ситцевых летних кофтах.

Звонкие с утра и еще не загорелые бабы на ходу дожевывали что-то, одна по одной подходили к бревнам:

- Ой, милые, а ведь грабли-то и забыла!

- Здорово, Ивановна!

- День-то, день-то, краснехонек!

- Косить-то куда нонь, бабицы, за реку?

- Тпруко-тпруко-тпруко, тпруконюшки!

Одновременно выгоняли коров. Бабы усаживались на бревнах около бригадира. Вскоре подошел Иван Африканович и доложил, что Мишка только лягается и вставать не встает:

- Я его и за пятку подергал, и за ухо. Вставай, грю, бабы собрались, тебя ждут с трактором.

- Прогулял ночь, теперь его пушками не разбудишь.

- Знамо, прогулял.

- Всю-то ноченьку, всю-то ноченьку с Надежкой на бревнах высидел, сама видела, сколько раз пробужалась.

- Да вон и окурки евонные накиданы.

- Дело молодое, в такие годы и порадоваться.

- И не говори. Иду это я...

Бригадир двинулся будить Мишку сам.

Солнышко поднялось еще выше, далеко в синем просторе выплыло первое кудлатое облако-предвестник ясного дня. Бабы, еще посудачив, во главе с Иваном Африкановичем пошли в поле, а через полчаса испуганно, как спросонья, треснул пускач, потом сказался солидным чихом большой двигатель, трактор взревел, заглох, но вскоре заработал опять, уже ровно и сильно.

Видимо, не проспавшись, Мишка слишком резко включил сцепление.

Бревна Ивана Африкановича опустели на время. В деревне опять стало тихо.

День долго не мог догореть, все вздыхал и ширился в поле и над деревней. Солнце дробилось в реке на ветряной голубой зыби, трава за день заметно выросла, и везде слышалось зеленое движение, словно сама весна в последний раз мела по земле зеленым подолом.

К вечеру старинные окорённые бревна нагрелись, солнце выдавило из сучков последние слезинки многолетней смолы. После баб, что ушли на силос, прибежали сюда ребятишки. Пооколачивались, поиграли в прятки и подались к реке. После них пришла на бревна бабка Евстолья со внуком. Она долго и мудро глядела на синее небо, на зеленое поле, покачивала ребеночка и напевала:

Ваня, миленький дружок, Ты не бегай на лужок, Потеряешь сапожок Либо катаничок.

Тебя мышка съест...

Не допела, зевнула: "Ох-хо-хонюшки!"

-Здорово, бабка!-вдруг услыхала она наигранно панибратский голос.

- Поди-тко, здравствуй.

- Бригадира не видела?

- Я, батюшко, за бригадиром не бегаю. Не приставлена.

- Как-не приставлена?

- А так.

- Я, бабка, из газеты,-сбавил тон пришелец, усаживаясь на бревнах.

- Писатель?

- Ну, вроде этого.-Мужчина закуривал.-Как силосование двигается?

- При силосованьё не знаю. Только у меня вот недавно был тоже газетник, дак тот был пообходительнее, не то что ты. И про здоровье спросил, и про все, до чего не хитрой. Он и Катерину-то в больницу устроил. А силосованьё что, батюшко, силосованьё, я старуха, не знаю ничего. Ушли вроде бы на стожья косить.

Корреспондент не стыдясь начал записывать бабкины слова в книжку.

- Сколько человек?

- Да все. Ты, батюшко, обери поминальник-то, обери от греха.