Приз

В гостиной появилась администратор и обиженно сообщила, что, если они хотят все-таки принять участие в передаче, у них есть возможность быстро войти в студию во время рекламной паузы, которая будет через семь минут.

Дмитриев судорожно сглотнул, потянулся за сигаретами.

– Скажите, у вас найдется свободная машина? – спросила Маша.

– А что случилось?

Маша быстро, в двух словах, объяснила ситуацию. Администратор испуганно таращила глаза и кивала. Дмитриев пытался прикурить, но руки у него тряслись.

Выяснилось, что всех шоферов отпустили до конца эфира.

– Я сейчас выйду и поймаю такси, не беспокойтесь, – лопотал Дмитриев, едва справляясь с одышкой и не отпуская Машину руку.

– Ладно, я поеду с вами, – сдалась наконец Маша. Администратор проводила их до милиционера, пообещала все объяснить Рязанцеву и отправить его домой на машине.

Когда вышли из подъезда, у Дмитриева соскользнул шарф.

– Постойте! А как же мы найдем эту больницу? – прошептал он, не замечая, что топчет красный шелк. – Они ведь даже не сказали…

– Сказали. Шестая клиническая. Найдем, не волнуйтесь. У меня в машине есть справочник и карта. Вы наступили на свой шарф, я не могу поднять его.

– А, да, простите, – он отскочил и чуть не упал.

«Я, конечно, везу его не потому, что так сильно напрягся Приз, услышав о девочке, – строго сказала себе Маша, – мне просто жаль старика. Его фильмы помогали мне вылезать из детских депрессий. Когда пьяный отчим пытался меня воспитывать, когда мама забывала, в каком я учусь классе, и мне казалось, что никто на свете меня не любит, я проигрывала про себя какую-нибудь сцену из его кино, вспоминала диалоги дословно и наконец замечала, что уже не плачу, а смеюсь. Режиссер Дмитриев, правда, гений. А Приз ничтожество, которому просто повезло оказаться в нужном месте в нужное время».

– Там сказали, она не может говорить, – донесся до нее сиплый голос Дмитриева, – значит, у нее какое-то тяжелое психическое расстройство?

– Не обязательно тяжелое, – Маша выехала на Шереметьевскую улицу и тут же встала. Дорогу перегородил грузовик. Он нагло, неуклюже разворачивался, нарушая все правила. Позади нервно загудел черный джип с затемненными стеклами.

– Мы так никогда не доедем, – Дмитриев заерзал на сиденье, – это ужас какой-то, что хотят, то и делают… Врач, кажется, произнесла слово «афония». Вы не знаете, что это?

– Беззвучность голоса, – машинально ответила Маша, – что-то вроде спазма голосовых связок.

Встречная полоса тоже встала. Рядом с Машиным «Фордом» застрял потрепанный темно-синий «Опель».

– Вы точно знаете, где больница? – спросил Дмитриев.

– Мы же вместе смотрели в справочнике, только что, – Маша повернулась к нему, – да не нервничайте вы так, Сергей Павлович, доедем, и с вашей внучкой все будет хорошо.

– А меня к ней пустят? Вдруг скажут, что дед – это не близкий родственник?

– Перестаньте, успокойтесь, все проблемы как-нибудь решим.

Грузовик наконец съехал, дал дорогу, машины медленно двинулись.

Маше показалось, что водитель «Опеля» смотрит на нее, и как будто мелькнуло что-то знакомое, но стекла бликовали, и Дмитриев настойчиво требовал внимания. Тронувшись с места, Маша услышала, как «Опель» легонько просигналил. Вовсе не обязательно, что ей. Встречная полоса продолжала стоять. Сигналила каждая вторая машина, у многих в пробке просто сдают нервы.

«Что-то очень знакомое, и хорошее… у кого же был синий „Опель“?

– Конечно, можно просто дать на лапу, тогда пустят обязательно, – продолжал рассуждать Дмитриев, – но я не знаю, кому и сколько. Как вам кажется, рублей триста – это нормально?

– Я американка, – улыбнулась Маша, – у нас все по-другому.

– Но вы сумеете, в случае чего, дать на лапу? Потому что я совершенно не умею, не знаю, как это делается.

– Да, конечно. Не волнуйтесь.

Пока ехали до больницы, Маша продолжала улыбаться, уже про себя. В ответ на тревожные реплики Дмитриева она отвечала невпопад.

Она вспомнила, у кого был синий «Опель-кадет», и поняла, что водитель сигналил не просто так, а ей лично.

* * *

Ничего не было проще, чем набрать, наконец, этот треклятый номер и спросить: «Маша, это вы или не вы в черно-сером „Форде“?»

Но Арсеньеву стало казаться, что она узнала его и отвернулась нарочно. А что, вполне возможно. Она ведь даже не попрощалась, когда улетал а в свой Нью-Йорк. Не оставила телефона и адреса. Они расстались, как чужие люди, которым друг до друга дела нет.