Приз

– Месье, мы проверили. Все нормально. Месье Рейч и его молодой друг отдыхают у себя в номере. Оба чувствуют себя хорошо, никаких криков никто не слышал.

– Благодарю вас, месье.

Григорьев вышел на балкон, закурил.

– Что случилось? Генриху дурно? Его мальчик ввязался во взрослую игру? – прозвучал рядом громкий насмешливый голос Кумарина.

Андрей Евгеньевич перевесился через перила и увидел внизу, на террасе, хозяина виллы в шелковом китайском халате, с запотевшим стаканом в одной руке и телефонной трубкой в другой.

– Простите, я нечаянно подслушал ваш разговор. Телефон затренькал, а я жду звонка. Спускайтесь, позавтракаем вместе, обсудим, как быть с мальчонкой, или с девчонкой – кто он там на самом деле, этот Рики?

Горничная Клер накрывала стол в гостиной. Кумарин завтракал поздно и красиво. На столе была белоснежная скатерть, блюдо с тончайшими ломтиками копченой семги, ананас, два сорта дыни, мягкие сыры, поджаренный диетический хлеб.

– Отелю лет триста, – грустно произнес Андрей Евгеньевич, усаживаясь в соломенное кресло, – стены толстенные, всюду ковры. Из-за жары окна и балконные двери закрыты, кондиционеры работают. Понятно, что крика никто не услышит. Знаете, что там происходит? Мальчонка сажает Генриха на иглу. У старика наркотический бред, галлюцинации.

– Ну-ну, перестаньте. Может, он просто напился.

– В двенадцать дня? В такое пекло? У него высокое давление, он почти не пьет.

– Вам жалко старого пройдоху? – усмехнулся Кумарин и поднял запотевший стакан со свежим апельсиновым соком, призывая чокнуться.

Стаканы тихо звякнули.

– Я должен получить от него информацию, – сказал Григорьев. – Ну и к тому же, правда, мне жалко Генриха. Он пройдоха, мерзавец, но умный. Жалко, когда разрушается такой мощный интеллект.

Вошла горничная с кофейником.

– Если фокус со снимками – это все-таки работа Рейча, то интеллект его начал разрушаться давно, и жалеть уже не о чем, – задумчиво произнес Кумарин, наблюдая, как льется черный кофе в белоснежную чашку, – я бы понял, если бы он потребовал у них денег или продал снимки прессе. Но он, видимо, хотел кому-то что-то доказать. А это не говорит о высоком интеллекте.

Фарфор был тонкий, почти прозрачный.

– У вас здесь есть возможность пустить за ними наружку? – спросил Григорьев.

– Дороговато, – поморщился Всеволод Сергеевич, – но в принципе можно. Скажите, Клер, – обратился он к горничной по-французски, – вы знаете кого-нибудь, кто работает в отеле «Марго»?

– Да, месье.

– Замечательно. У меня к вам большая личная просьба.

– Я слушаю, месье.

– Дело в том, что в этом отеле отдыхает сейчас наш старый приятель. Он немец, гомосексуалист, приехал сюда со своим юным другом. Мальчик – наркоман, темная личность. А наш приятель – человек пожилой, не совсем здоровый и романтически доверчивый. Мы с месье Григорьевым беспокоимся.

– Да, месье. Что конкретно вы хотите знать?

Ни тени удивления не мелькнуло на аккуратном круглом лице горничной. Кумарин вопросительно взглянул на Григорьева. Клер поставила кофейник и застыла в ожидании ответа.

– Как они провели вчерашний день, сколько времени находились в гостинице, уезжали куда-нибудь и если да, то надолго ли? Ходили на пляж? Что они делают сейчас? – медленно, неуверенно сказал Андрей Евгеньевич.

– Я поняла, месье. В каком они живут номере?

Григорьев назвал номер. Клер удалилась. Тихо звякнул телефонный аппарат. Она звонила из соседней комнаты.

– Вы ешьте, ешьте, пока нечего волноваться, – вполголоса, по-русски, произнес Кумарин и расправил вилкой ломтик семги на поджаренном хлебе. – Да, вы так и не сказали, что за крик вы там услышали? Вы вообще уверены, что кричал именно Рейч? С чего вы взяли, что у него галлюцинации?

– Он кричал: они опять здесь, они меня душат. Он звал на помощь.

– Странно, что вы сразу не помчались его спасать. А может, он просто свихнулся от долгого общения со своей коллекцией ужастиков?

Григорьев покачал головой.

– Рики – наркоман. Когда я в этом убедился, я понял, что он рано или поздно посадит Генриха на иглу. При таком сожительстве нет иных вариантов.

– А знаете, – задумчиво произнес Кумарин, – я не был слишком близко знаком с Рейчем, но мне почему-то всегда казалось, что ему не суждено умереть естественной смертью. Его либо убьют, либо он покончит с собой. В принципе, то, что происходит с ним сейчас, – медленный суицид. Медленный и, наверное, для него сладкий. В его выборе есть нечто изысканно-порочное, я бы сказал, нечто древнеримское.

– Глупость есть в его выборе, – Григорьев сердито помотал головой, – глупость, беспомощность, стариковский страх одиночества.

В гостиную бесшумно вошла Клер. Лицо ее оставалось непроницаемым. Она заговорила четко, как автоответчик.