Приз

— Мне тут надо кое-чем заняться, и вообще, не время сейчас.

— Если ты собираешься слушать, о чем мы будем беседовать с американкой, я тебя сразу предупреждаю: нет! — Рязанцев постарался сказать это как можно жестче. Все-таки он здесь был главным, а не Егорыч.

— Я останусь, — отчеканил Егорыч, пристально глядя в глаза партийному лидеру, — пока еще я несу ответственность за вашу безопасность, а потому останусь.

— Очень интересно. — Рязанцев туже затянул пояс легкого халата и уселся на диван. — Какое отношение имеет моя безопасность к приезду Мери Григ?

— Самое прямое.

Егорыч стоял над ним, широко расставив ноги.

— Ты с ума сошел? — вкрадчиво спросил Рязанцев и взглянул на него снизу вверх.

— Я в своем уме. — Егорыч нагло, упорно смотрел в Глаза Евгению Николаевичу. — Вы бы лучше побеспокоились о собственном здоровье.

— Что?!

— Что слышали.

— Так. — Рязанцев резко закинул ногу на ногу, оголив бугристое волосатое колено, и попытался придать своему лицу максимально спокойное и снисходительное выражение. — На тебя, Егорыч, жара действует очень плохо. Ты несешь какую-то ересь. Успокойся и попробуй сформулировать максимально четко, что ты имеешь мне сообщить.

Едва заметная усмешка змейкой проскользнула по тонким красным губам Егорыча. Он продолжал пялиться в глаза Рязанцеву. Взгляд сверху вниз был неприятен. Евгений Николаевич почувствовал себя диссидентом застойных времен на допросе в пятом отделе КГБ.

— Я имею вам сообщить, — саркастически передразнил его Егорыч, — что Мери Григ не только профессиональный психолог. Она еще и офицер ЦРУ. Их там обучают таким гадостям, которые вам даже в кошмарных снах не привидятся. Она будет с вами мило беседовать, и со стороны никто ничего не заметит. Да и вы сами вряд ли почувствуете. Она вас обработает так, что вы превратитесь в марионетку, в зомби.

— Зачем? — быстро, деловито спросил Рязанцев прежде, чем до него дошла суть услышанного.

— Затем, что, если вы возглавите объединенную оппозицию, вы должны будете полностью, безоговорочно подчиняться их воле. А если вы окажетесь за бортом, то в дальнейшем можете стать для них опасным свидетелем. Вдруг вас кто-то перекупит или припугнет, и вы расскажете, что столько лет работали на них? Сейчас такой момент, что им надо усилить контроль над вами, как вы не понимаете?

Егорыч говорил быстро, хрипло, с придыханием. Евгению Николаевич стало одновременно и страшно, и смешно. Бывший полковник оказался отвратительным актером. Речь его звучала фальшиво, пафос отдавал мыльным душком. Егорыч прекрасно знал, какую порет чушь, но не испытывал ни малейшей неловкости.

— Ты считаешь меня идиотом? Ты врешь, как наглядная агитация брежневских времен. И не краснеешь. К чему бы это? Ладно, я устал от тебя. Если не можешь толком объяснить, чего надо, уматывай. Все, свободен.

— Я не вру, — невозмутимо возразил Егорыч, — возможно, я преувеличиваю, не совсем точно формулирую. Американка явилась сюда по вашу душу. Она будет вас обрабатывать. Вы устали. Но не от меня, а от себя самого. Вы сейчас в таком состоянии, что из вас можно веревки вить. — Чем ты и занимаешься, — вздохнул Рязанцев, — у тебя какая-то своя игра, свои интересы. Мери Григ тебе мешает. Либо ты выкладываешь мне все по-честному, либо пошел вон!

Это было произнесено вяло и неубедительно. Кураж, вспыхнувший на минуту, тихо угас. Рязанцеву опять стало скучно, челюсти свело зевотой. Человек, который хамит не по природной склонности, а от бессилия, выглядит жалким. Евгений Николаевич был устроен достаточно тонко, чтобы чувствовать такие вещи, и озноб неловкости, который изводил его в последнее время, продрал как-то особенно мощно. Начальник охраны продолжал возвышаться над ним бело-голубой глыбой и нагло, неотрывно сверлил его взглядом. Рязанцев понимал, что, если сейчас плюнуть, позволить ему остаться, в дальнейшем он всегда будет диктовать ему свою волю. Надо заставить его убраться отсюда, во что бы то ни стало, хотя лень, и скучно.

— Ну что застыл? — спросил он, не сдерживая зевок. — Ты можешь идти, Егорыч. Свободен.

Бывший полковник больше не произнес ни слова, развернулся, направился к двери, хлопнул ею так, что зазвенело стекло. Самое неприятное, что он так и не ответил, уедет ли, останется ли, и что вообще собирается делать дальше. …

* * *

— Меня здесь скоро замочат, — с тоской произнес рецидивист Булька и колупнул грязным ногтем краску на столе. — Я не убивал этого вашего писателя. А меня здесь точно замочат.

— Кто и почему? — спросила Зинаида Ивановна, вглядываясь в мутные несчастные глаза подозреваемого.

— В камеру психа посадили. Он на меня смотрит. Его посадили специально. Он меня замочит, но сделает так, будто я сам. Понимаете?

— Не совсем, — честно призналась Лиховцева.

Булька обшарил глазами маленькую комнату для допросов, поднял голову, оглянулся и уперся взглядом в Арсеньева, который стоял у него за спиной.

— Пусть она выйдет, — прошептал он, мучительно морщась, — я не могу при ней. Пусть выйдет.