Приземления

Май. Неужели совсем забыл?.. Нужно писать, живописать, но нет вдохновения. Я в классе ASL, Художественной Лиги Нью-Йорка, где скоро зазвенит звонок, и художники будут допущены к мольбертам до девяти сорока пяти вечера. Монитор* (*человек, который следит за временем и за порядком в классе, monitor) Майкл – тоже ведь Майкл! – двигает столы, стулья, мольберты с таким шумом, так неаккуратно, что еще в понедельник захотелось спросить, перекрикивая создаваемый им грохот: «Are you deaf?» («Вы что, глухой?») Но молчу, сегодня пятница, и этот адский шум – иллюстрация к моему состоянию-решению:

«НЕТ ЛЮБВИ».

Уже июнь. «Жизнь – это цепь страданий, прерываемая (изредка) радостями (маленькими).»

С таким умозаключением хожу мимо глухих стен Нижнего Манхаттена, по которым, вижу, робко ползут побеги некультивируемых растений, чаще вьюнков, цветущих белым, реже голубым. И помышляю я, фантазирую: а что, если кто-то (вдруг Майкл!) тайно любуется нами, то есть вьюнками со мною, прячась за каменными выступами Нижнего Манхаттена? Слезы – долой. Да-да, давайте так думать: кто-то тайно любуется нами.

Июнь же… Я бы поехала, пошла, последовала за ним не только в Канзас, а и намного дальше. На край… Но он не звал за собой, на мои же намеки отвечал обтекаемо: «Настанет день…» Ответ сей, и открытка… Открытки… Все это было патетически-пугающе… Но что же я представлю Салону? Можно было бы… Ах, да, это тоже отосл… отдано Майклу – он ведь еще и коллекционер – от коего получена была очередная открытка в благодарность, с изображением – кого бы вы думали? – Жанны Д'Арк, в боевом неудобном костюме, с прической а ля Джоан Риверс. Да у него их что, вагон? Приписка на обороте гласила: «Be kind, for everyone you meet is fights a great battle» (Philo of Alexandria) То есть: «Будь добр(-а), ибо каждый, кого ты встречаешь, ведет великую битву» (Филя(?) Александрийский)… Представилась его великая битва с многогрудой женой за обладание сел-фоном… В разгаре сражения сосед по мольберту слева попросил не стучать так сильно кистью по холсту, это ему мешает.

– Извините.

Нужно следить за своими жестами.

«Лето и Дым». Это моя любимая вещь у Уильямса, это, может быть, единственная вещь у Уильямса, где автор, изменив себе, не убивает Женщину, не сжигает ее живьем, и не упекает в сумасшедший дом босиком и в красном халатике, а скрещивает жизненные пути ее с заезжим коммивояжером. Это было так… Как это было? … Присела на скамеечку. И тут импозантный, культурный, взрослый мужчина… в плаще болотного цвета… спросил участливо, не может ли быть полезен, вот таблетка, то есть кофе… Боль внутри? А все-таки жива! Ищи и веруй, Альма. Боль – внутрь. Горизонтальная композиция, большущая, самая большая из всех написанных мною. (Не считая «Марины Цветаевой», оставленной когда-то в Москве.) Сосед по мольберту слева, тот самый, по завершению своего натюрморта с кукурузными (засохшими) початками отдает мне все оставшиеся на его палитре краски, соскребая и сбрасывая на мою палитру… В опрокинутом заключенном пространстве-замке у темной стены женщина-призрак в голубом, с сигаретой в руке (не с таблеткой – таблетка не дымит, и тем более не загорается): Дым… Летний сезон, цены на билеты астрономические, и билет куплен в один конец, – полагаясь на русско-украинское «авось», то есть на «может быть, купят (картину)»… В центре же композиции-пространства: камни-ложа, их два. Чуть позади Женщины, объединившей в себе черты Блондинки-в-берете и мои, и по чуть-чуть еще чьих-либо, свисает, вьется с потолка, растет вниз голубой цветок вьюнок: Лето. Пусть это будет надеждой. Я дам Женщине Уильямса надежду. Время от времени для анатомической корректности поглядываю в зеркальце, позирую себе сквозь слезы-Дым.

… Позвонила Роз, моя бразильская приятельница, коллега по нью- йоркской «ко-оп» галерее, и тоже член Салона – по моей протекции, кстати. Она собралась было поехать в Париж, да передумала: зачем ехать, если картину можно отправить со мной? Летний сезон, билеты дорогие, логично. Принесла свернутую в рулон работу мне в Галерею. Теперь я была просто обязана лететь, так выходило, Роз так и сказала:

– Не подведи меня.

… Пакуюсь, сняв с подрамников и свою «Л. и Д.» Воскресенье. Двенадцать тридцать… Час. Час тридцать… Два… Три… Как заживить травму души? Как-то читала в альманахе Клуба Русских Писателей (Н.-Й.) рассказ молодой писательницы, рассказ назывался «Телефон». Там девушка, оставленная и забытая другом, безуспешно ждет звонка от него. Чтобы снять душевное напряжение, листает свой дневник, и находит в нем забытые рекорды тщетных ожиданий у телефона.

… Нашла по зеленой обложке дневник поза-поза-прошлого года. Так… Тут вот запись красными чернилами, без даты:

«В. – Человек, который принимает душ (принимает ли?) всего два раза в неделю. Такой не может быть мужем/любовником и т. п.»

Кто этот В. ? Не то…

«… На завтрак съедено…»

Это не имеет отношения к телефону. Дальше.

«С…»

С…