Приземления

Прошло много лет; редко вспоминаю я эту дразнилку. Когда же, повинуясь рефлексу слабослышащих, поднимаю глаза (и даже не поднимая глаз) на отдаленное ворчание самолета в небе, то узнаю высоко в зените угрюмые темные очи, обращенные к роковой Планете.

Я вижу все… В весеннем лесу, по хоженой тропинке гуляет пахнущая одеколоном человеческая особь – скальп убитого животного висит на шее украшением. Тонкая рука бездумно тянется к ветке, растущей неосмотрительно низко, и – срывает ее.

– Мама! – вскрикивает та, надломленная, и роняет на землю потемневшие листья.

… И даже ваши святые традиции – не более чем живописные краски на кусках расчлененного дерева.

«Я вижу все.

Безумные, бедные люди.»

ПЕРВОЕ ПИСЬМО ОТ ФРАНЧЕСКО

Я помню тот вечер, когда даже звезды

постылыми были.

Взгляд был вверх, дрожа, кровоточа

холодом цвета,

Полушарий, Галактик увидел я много

разинувших пасти смеха

Над про-пастью людей.

Полярной Звезды трепетание было

пронзительно-бело.

Малые звезды Большой Белизны подражали примеру.

Предвещала недоброе утро

Лихорадка падений подобий

Белой Полярной Звезды…

Как вдруг я видел ее

одинокой звездой между прочих,

Облаченною в голубоватый,

нежнобарвинковый светоцвет.

В молчанье ее, в немом выраженье

отчаянья

Я угадывал то, что мне было дороже всего.

Да! Любил. Я любил этой женщины-звездочки облик.

Как скупы ее жесты и телодвиженья;

В них есть скрытая сила крестных знамений,

Что хранят и спасают –

на случай паденья – людей.

(12 августа 1989, Италия, Рим, вечер)

***

5 января 1990 г. Милан, отель «Сантомасо».

… Утро вечера нисколько не мудренее. Это нужно, чтобы человек был мудрым. Тогда он утром, отдохнувши, становится еще мудрей и принимает самые правильные решения. А немудрые – и к их числу отношусь я – все надежды возлагают на утро как на лучшего суфлера.

В то время как утро – это всего лишь часть суток, приходящая откуда-то с Востока и уходящая куда-то на Запад.

6 января 1990 г. Милан, отель «Сантомасо».

… Делать из страниц дневника стельки, чтобы спастись от холода;

Кашлять басом;

Пересчитывать монетки, боясь истратиться на чашечку кофе;

Потихоньку сморкаться в варежку (на улице) и быть в предчувствии великого счастья

– суть вещи совместные.

***

7 января 1990 г. Милан, отель «Сантомасо».

Была в Соборе – черный парень из Сенегала показал дорогу за тысячу лир. Этот торговец блестящими безделушками оказался единственным на Piazza Della Republika, говорящим по-английски.

… На нотах, приготовленных для оркестра, написала:

«Святая Мария, сохрани жизнь и свободу Ивану Демьянюку и всем невинно осужденным на смерть».

Это мое партизанское, заветное пожелание. Nunc et in hora mortis nostrae* (*Ныне и в час смерти нашей – лат.)

Amen.

Аминь.

Но, кажется, освободился коммунальный телефон.

Утро 8 января 1990 г.

Улицы Милана, – особенно те, что близко от железнодорожного вокзала – кишат сексуальными маньяками.

Чтобы жизнь ваша была в опасности – не нужно ни декольте, ни белокурости, достаточно просто быть женщиной и идти по улице.

***

ПОДРУГЕ, УМЕРШЕЙ В ИЗГНАНИИ

Дорогая моя Инна Моисеевна,

Инна.

Я пишу письмо в Милане, но отправить его (тебе) в Лондон смогу лишь из Нью-Йорка.

Да так будет и короче к получателю, учитывая трудовой энтузиазм итальянской почтовой службы.

Через полтора часа подойдет автобус, который заберет меня, в числе других пассажиров, в аэропорт. Там буду сидеть всю ночь и продолжать писать т-тебе.

Все дело в том, что я ужасно, бесконечно и безнадежно провинциальная женщина, поэтому благоговею перед интеллигентными людьми, перед образованностью, перед эрудицией.

И поэтому же мне так трудно было до сих пор перейти с тобою на «ты».

Вот, решилась. Но ты меня прости. В наших русских деревнях иногда даже мам зовут на «вы». А я тебя чувствую очень родной, но только городской.

Давно о тебе ничего не слышно. А без контакта с тобой сейчас не выжить.

Ужасно холодит зад. Сижу на цементной (о, пардон! – На мраморной!) ступеньке, и толстый слой глупой итальянской прессы за тысячу лир не спасает от простуды… Могла бы истратить оставшиеся деньги на отель – не хочу, там противно.

Буду лучше писать тебе, и таким образом согреваться.

Итак, в Милан меня пригласил один молодой человек, с которым до этого мы виделись пять раз в Нью-Йорке. Его мать (если она действительно ему мать) – владелица галереи в Турине, ее зовут Isabelle Le Compt. Она привозила в Нью-Йорк, а именно в помещение Art-57, выставку, на которой дежурил Франческо, которого я встретила, когда пришла (вошла) в галерею со своими слайдами, и который меня потом пригласил в Милан.

Наши короткие встречи и беседы – а их было пять – значили для меня так много в бессловесной нью-йоркской жизни…

Встреча первая.

… Я показала ему слайды.

Он предложил мне их оставить, чтобы на них взглянула его мать, она же владелица галереи; назначил день следующего визита.

Встреча вторая.

… Я пришла за своими слайдами, и чтобы услышать мнение матери.

Франческо сидел, в одиночестве, писал, – как я угадала, стихи…

Заговорили о Цветаевой; потом – о Гамлете… На его предложение выпить водки (бутылка в сейфе) я отказалась – стояла жара.