Приземленный Ад, или Вам привет от Сатаны

— Злодеи! Во что они мой омуток превратили?… Ахенэев решил отвлечь помощника от тягостных дум.

— И сколько, Яшенька, тебе завтра стукнет?

— Да я еще вьюноша. Сто тридцать годков всего. А опыта накопил — лет на тысячу! Опять же — неженатый. Пора остепеняться, чертенят плодить. А где их плодить? В искусственных бассейнах?… Ни одного незамутненного омута не сыщешь. Только и остались — эндемичные[30]: по пальцам пересчитать можно — в заповедниках, да заказниках. А попробуй, сунься туда? Пустить — пустят, но чем платить? За кубометр чистой воды и квадратный метр песочка — эквивалент в драг. металлах. Все прибрали к лапам дельцы, теперь кап. вложения осваивают. Вот и приходится крутится, набивать кубышку… Не в болоте же, как кулик, потомство растить? Ведь любовь не картошка, на пустыре не получишь урожая… Ну да, скоро подобью сальдо-бульдо, выплачу оброк за кооператив. Это у других кишка тонка, а я бесцельно по аду не мотаюсь…

Владимир Иванович мысленно прикинул, сколько же надо серебра, злата или платины, чтобы приобрести омуток средней величины. Получалось — немало… тонн!

— Яша, извини пожалуйста, от роду любопытен…

— Что за вопрос, босс? — Черт обрел прежнюю форму.

— Неужели у тебя столько золота?

— Босс, мы же современные черти. К чему груды металла — это пережиток. Для всех аборигенов ада введена другая расчетная единица. Помнишь, мы с тобой о валюте говорили, так называемые геннзнаки, а золотишко хранится в банках. Вот, посмотри. — Яков раскрыл портмоне и протянул Ахенэеву черный банкнот. На банкноте высвечивал профиль невольного покровителя и ниже — формула ДНК. Под формулой, прописью: десять геннзнаков.

От второго распорядителя не укрылось движение яшиной лапы, извлекшей банкноту. Неясно почему, но грызун решил, что геннзнак предназначается ему и с реакцией, которой мог бы позавидовать спринтер, подлетел к черту.

— Что угодно? — Зомби потянулся за деньгами.

Владимир Иванович стоял в нерешительности: не зная, кому передать банкнот, то ли вернуть его хозяину, то ли вручить распорядителю.

Рассудил Яков. Шлепнув забывшего от алчности о субординации мыша по руке, он вместо имеющего ограниченное хождение геннзнака, сунул стодолларовую бумагу.

— Много кое-чего угодно… Выполнишь, что скажем. Но, меня интересует другое. Откуда такая страсть к запретному в среде грешников обменному фонду? Уж не платит ли кто-нибудь подобной валютой?

Лицо зомби знакомо посерело, заплывшие веки испуганно задергались.

— Нет-нет! Что Вы? Я впервые вижу подобные деньги… — Распорядитель поспешно сдулся.

За дверью послышался возбужденный галдеж, а через минуту все семь углов кабинета оказались забитыми изголодавшимися, как после разгрузки вагонов, политиканами.

— У, прорвы! — Вырвалось у черта. — Я бы накормил вас карасиками из родового омутка. Все углы пообгадили б…

— Что это ты на них так? — Ахенэев рассматривал заглатывающую в великой спешке яства, публику. Судя по комплекции — вполне уравновешенные деятели…

— Обжорство, босс, признак неуемного аппетита не только в пище. Им безразлично, кого или что сожрать. Знакомая порода.

На Якова опять накатило и он ударился в лирику.

— Ох, карасики, окунечки — светлого детства дружочки… И что с вами сотворили эти промышленники — монстры… Помню, босс, себя крохотулькой, маленьким чертененком-несмышленышем. Отец и Мать, шутки ради, поручали алкашей в белую горячку вгонять, да у грешников на носу плясать. А за день набегаюсь, напляшусь, устану и — нырь в омуток. Семейство в сборе и ручной губошлеп карасенок Кузя тычется в лапы, тоже играть зовет, пузыри пускать. Под интерес — кто больше. Как ему откажешь? Ну и соглашаюсь: пыжусь-пыжусь, от силы пять-десять пузырьков пущу и — выдохся. А он — буль, буль, буль… — не в хипеж, штук пятьдесят выбулькает и плавничком мне под пятак сунется.

— Продолжим? — Спрашивает.

Большой был специалист по запузыриванию. И постоянно — в выигрыше.

А на утренних и вечерних зорьках, тоже на спор, кто громче по воде хвостом шлепнет. И опять я в прогаре: у Кузи хвост — лопатой, а у меня что? Огрызок мочалки… А как-то с год назад, припомнился отчий дом и так потянуло в родные места, что выпросил отпуск без содержания и махнул на кровную природу с одной колдуньюшкой. Дай, думаю, хоть глазком взгляну, как оно в омутке-то нынче? Да и про Кузю поразузнаю — живой ли?

Подкатил к речке, собрался с духом, нырнул… Бог ты мой! Не милая сердцу колыбель, а клоака какая-то… Одно успокоение: жив старина Кузя, живой! Взглянул я на него и заплакал. Ото всех этих нечистей чешуя на карасике облезла, лишаями пошла. Не Кузя — а плавучий полимер! Но — крепится и даже невесело шутит.

— Мне, — говорит, — Яша, теперь без разницы, где обитать. Я, — говорит, — и без спора хоть в дихлорэтане пузыри пускать буду…

Яшин экскурс в детство прервал официант, разносящий напитки и легкую закуску.