Признаю себя виновным...

С того самого момента, как в Лолазор приехала Зайнаб, Мухтар совсем потерял верное направление. Несчастная страсть к этой девчонке, которую он не может преодолеть вот уже сколько лет, возмущала его. «Что такое — неужели и я подвержен тому, что в романах и в стихах именуется любовью?» — часто задавал он себе вопрос. Он не знал, что и в нем живет потребность ласки, уюта, своей семьи. Душевную ожесточенность и раннюю опустошенность души он принимал за мужскую зрелость и мудрость. Неделю назад Мухтар еще был доволен налаженными, ни к чему не обязывающими отношениями с Мариам Сергеевной. Стоило приехать Зайнаб, и он уже не мог без неприязни смотреть на свою лолазорскую возлюбленную. Один раз он поклонился ей нарочито небрежно, в другой раз позволил себе с ней непристойную шутку. Она вызвала его на разговор, и сразу же чувство подсказало ей, что ее обманывают…

…«К чорту, к чорту, всё к чорту!» — сжимая себе голову ладонями, повторял Мухтар. Он всё еще сидел в своем кабинете. Сторожу сказал, что занят срочным делом, и отослал его в правление колхоза за какими-то ненужными бумагами. Он даже свет не включил. В который уже раз он мысленно возвращался к разговору с Мариам Сергеевной. «Что она знает? Только о шариках?.. Или я по пьянке проболтался о наших делах с Абдулло?.. И что она сделает? Ограничится обидой и гневом, или… Или станет мстить? Начнет разоблачать?»

События последних двух недель тоже волновали его своей несуразностью и непоследовательностью. «Совсем перестал держать себя в руках. Распустился, да, распустился! Чорт его знает, откуда вдруг прилипла ко мне ревность! Ну, спуталась бы Зайнаб с Анваром, скомпрометировала бы и себя и его — ну, и прекрасно! Развязала бы мне руки. А я побежал следить, отправился к Сурайе. Хорошо, что хоть был вежлив сегодня с Анваром, устроил ему машину; он, кажется, ничего не знает — ни о разговоре с Сурайе, ни о моей утренней болтовне с врачихой…»

Подавленное состояние и все нарастающий страх довели его до того, что он подбежал к двери и повернул ключ. «Следует всё обдумать, всё взвесить! Надо ж так — и Зайнаб, и Анвар, и Сурайе, и врачиха, но хуже всего Абдулло!»

Ночной разговор с отчимом был и в самом деле страшным. План, который тот выдумал — привлечь нового человека только для того, чтобы сделать из него козла отпущения… Сложный, опасный план, да и неумный… Можно бы, конечно, пожертвовать Зайнаб. Устроить склад каракулевых шкурок в городе, у нее на квартире, но ведь она выдаст. Выдаст по глупости. Назовет мое имя. А теперь, после ее приезда сюда, любой увидит, что мы связаны… Вот если бы она продолжала жить в доме Анвара и если бы там ничего не произошло… Подбросить шкурки ему, спрятать их где-нибудь в кухне…

«Если бы да кабы, — передразнил он сам себя… — Ах, всё это не годится, и кругом, кругом одни враги. Даже Абдулло. Своя рубашка ближе к телу! Но как же быть, что делать?» Мухтар бегал по темному кабинету, наталкивался на стулья и столы. Вдруг он споткнулся об чемодан Зайнаб и чуть не упал. Это заставило его остановиться. «А где же она? Куда девалась эта проклятая девчонка?»

Он вспомнил, что когда пришла машина — все бросились искать Зайнаб. Но Анвар торопил, не хотел ждать и одной минуты. Ясно — зачем ему афишировать свои отношения! «Благополучный человек! Благородный человек! — с лютой ненавистью думал Мухтар. — Ну, погоди же! Я до тебя доберусь и до твоей святоши Сурайе тоже!» Но он и сам понимал, что угрозы его ничего не стоят, что мелкие пакости не свалят этого всеми уважаемого человека. Он даже, кажется, начал понимать, что таким способом может нанести вред только самому себе.

Вернулся сторож. Дернул дверь. Постучал. Мухтар притаился. «Что ему сказать? Сторож сейчас пойдет ко мне домой».

— Дядюшка Саттар, я здесь. Сейчас открою, — и, отомкнув дверь, он спросил: — Принесли бумаги?.. Ну, вот и хорошо, давайте. А я тут, сидя за столом, задремал… Знаете, как устаешь!

Глава 9.

Мы оба желты от скорбей, мы оба в слезах и огне.

Увы! одинокая жизнь постыла тебе, как и мне.

Пылает в твоей голове сердечное пламя мое,

А в горестном сердце моем пылает твое бытие.

Абульнаджм Манучехри.