Признаю себя виновным...

— Ну, вот, это и есть алас, — как можно спокойнее произнесла Сурайе. — Это делают с больными просто для того, чтобы у них было получше настроение. — Сурайе боялась запутаться в собственных объяснениях. Она думала: «Как это нелепо! Как долго еще будут терзать наш народ суеверия и дикие обычаи!»

— Ты видела, конечно, — продолжала Сурайе, — как старики, расстелив коврик, становятся на колени. Они это называют молитвой. Старики просто утешают себя… И старухи-соседки хотели утешить маму… Ты не бойся, ничего страшного в этом нет. А сейчас мы пойдем и позовем доктора. Доктор даст лекарства, твоя мама выздоровеет…

Гульмох, с отчаянием в голосе, крикнула:

— Доктора не пустят! Бабушка не пустит. Я ей говорила. Она не хочет…

— А с тобой вместе мы убедим… Бабушка с нами согласится.

Но уговорить бабушку было совсем не просто.

Старуха, бабушка Гульмох по отцу, крупная женщина с сильными мускулистыми руками и горящими глазами, была явно увлечена своей ролью спасительницы больной невестки. Она говорила мужским голосом и, видимо, давно уж привыкла отдавать приказания не только близким, но и посторонним.

Когда Сурайе с Гульмох вошли во двор, в комнате больной творилось что-то очень важное. Сурайе заметила мечущуюся за открытой дверью согбенную старческую фигуру. Она догадалась: шейх. Обычное спокойствие изменило ей, учительница кинулась вперед. Бабушка преградила дорогу и басом проговорила:

— Не торопитесь, уважаемая! Я, уважаемая, слава богу, у себя в доме!

Бабушка то и дело повторяла «уважаемая», и в ее устах это слово звучало противоположно своему смыслу. Видно было, что она не только не уважает — в грош не ставит пришедшую учительницу.

— Не лезьте, уважаемая, куда вас не просят!

— Неужели вы, — раскрасневшись от волнения и почему-то торопясь, говорила Сурайе. — Неужели вы доверяете этому обманщику, этому наркоману?! — Сурайе с нескрываемым отвращением бросила взгляд на шейха. — Кто же не знает, что это низкий, подлый человек!

— Нельзя, нельзя, уважаемая, — оттесняя учительницу и снисходительно глядя на нее сверху вниз, бубнила старуха. — Он мулла, он знает чильёсин[17], он ближе всех нас к святости…

Сурайе взяла себя в руки. Она сумела бы преодолеть сопротивление старухи, войти в комнату. Но возле нее всё время увивалась маленькая Гульмох. Учительница хотела как-нибудь отвлечь девочку, оградить ее и от ненужных впечатлений и от возможного заражения.

Заняв такое место, чтобы ей самой было видно происходящее в комнате и загородив ребенку дверь, она шептала девочке:

— Стой и молчи. Сейчас мы с тобой пойдем за доктором.

Между тем шейх, перестав читать коран, схватил какой-то кувшинчик и стал брызгать из него на платок, под которым лежала больная. При этом он приговаривал:

— Куф-суф, куф-суф, — что означало «сгинь», «рассыпься». Потом опять молился, опять бормотал заклинания и, наконец, воскликнул: — «Омен».

Сурайе решила, что обряд закончен, шейх сейчас уйдет. Но он не ушел. Присел на корточки и, дергаясь всем телом, долго судорожно кашлял.

Сплюнув на пол, старик провел руками по лицу и бороде; при этом он несчетное количество раз повторял: «Куф-суф! Куф-суф!» — и вдруг, прервав себя, совершенно спокойным будничным тоном сказал:

— Черную курицу приготовили?

— Вот она, — ответила старуха и, с неожиданной для ее большого тела быстротой и ловкостью, выхватила откуда-то из-за двери связанную курицу, протянула шейху.

Шейх, церемонно двигаясь, подошел с курицей к порогу, достал из-за платка, которым был повязан его халат, нож и быстрым движением срезал с головки у курицы гребешок. Курица кудахтала, трепыхалась. Шейх крепко держал ее, нажимал на горло, чтобы выжать побольше крови. Обмакнув палец в красную жидкость, он начертил на двери крест.

И то ли потому, что отчаянно кудахтала курица, то ли потому, что под платком было душно, больная внезапно вскрикнула и, вытянувшись, окостенела.

Шейх бросил на нее встревоженный взгляд. Старуха посмотрела на него с удивлением. В кулаке она держала деньги. Шейх приниженно поклонился, взял, не глядя, деньги и засеменил к воротам.

Все растерялись. Даже властная старуха поняла, кажется, что с невесткой плохо. Сурайе решительно вошла в комнату, откинула с лица больной платок и, увидев, что та в тяжелом обмороке, потребовала:

— Воды! Скорее холодной воды!

Старуха засуетилась, подала пиалу с водой. Она теперь заглядывала в глаза Сурайе с надеждой и упованием. Сурайе брызнула в лицо женщины, и та вздохнула. Учительница подняла ее голову и дала попить.

— Шейх вас напугал?

Больная жалко улыбнулась.

У всех присутствующих вырвался вздох облегчения.

— Я сейчас схожу за доктором! — громко сказала Сурайе и покосилась на старуху.

Старуха кивнула. Она была так обескуражена, что соглашалась теперь на всё:

— Ваша воля, — проговорила она с неожиданным смирением. — Я согласна, уважаемая. Я сделала всё, что смогла.

— Прошу вас, — сказала перед уходом учительница, — не подпускайте ребенка к больной: она может заразиться.

Старуха развела руками, хотела, наверное, что-нибудь возразить, но потупилась под решительным и властным взглядом Сурайе.