Признаю себя виновным...

— А я бы хотела быть девочкой, как ты. И чтобы у меня был такой хороший папа и такая чудесная и ласковая мама. Трудно быть взрослой… В детстве меня баловали… Ну, об этом я тебе не буду рассказывать… Не надо, не надо, — и у нее навернулись слезы на глазах.

В этом была первая утренняя радость, — раздумчивая радость души. Она вызвала мечту о доброй, деятельной и спокойной жизни в таком вот Лолазоре. Мечту о собственной семье, о детях. Неясную, смутную, но трогательную и очень чистую.

Как трудно вспоминать по порядку! Мысли бегут, бегут, обгоняют друг друга, перекрещиваются. Раньше, если случалось много думать вечером, — обязательно хотелось лечь. А если ложилась, — тут же засыпала. Сегодня всё по другому. Постель давно приготовлена — ее наверное, раскрыла Сурайе. Лечь бы, приникнуть к подушке. В доме давно тихо. Но нет, Зайнаб стоит посреди комнаты, как потерянная, и прислушивается. И то ей мерещится, что за окном притаился и тяжело дышит Мухтар, то кажется, что Анвар и Сурайе опять смеются… Да, конечно же, над ней, над ее глупыми стихами, над тем, что она потащила взрослого и такого умного человека гулять… «Неправда, это он меня позвал, я не могла отказаться. Утром он всколыхнул всю мою душу, вызвал в ней бурю. Как же отказаться от возможности с ним поговорить наедине, вылить свое настроение?!»

Много странного и непонятного даже в самых хороших людях! Анвар — солидный и серьезный человек — зачем-то заигрывает с ней. Когда они сидели у ручья, он смотрел на нее взглядом влюбленного юноши. И, действительно, помолодел. Невозможно было не отвечать на его улыбки и призывные взгляды хотя бы с сочувствием. Была минута — там, у ручья, ей показалось, что он хочет притянуть ее к себе и поцеловать. Она тогда поднялась с камня и отошла… Боялась за себя? Ну и что же — боялась! Он ведь весь день сегодня такой красивый. И ни одной только наружной красотой. Он красив душевно, с самого утра. Как, как… Белинский. Не совсем, конечно. Белинский был худенький и щуплый, Анвар — богатырь!

Как же это вышло, что такой проницательный человек, тонко чувствующий литературу, и вдруг не понял, что своими стихами она ему намекала на желание рассказать о себе, посоветоваться?! И еще глупее получилось у входа в дом. Сурайе, милая Сурайе, их встречала и пригласила поужинать, сама своими руками приготовила постель, взбила подушки, а потом хохотала вместе с мужем над ней. Над кем же еще? В последнюю минуту Анвар смотрел то на жену, то на нее, Зайнаб и, должно быть, думал: «Ну, и глупенькая, ну, и пустенькая же ты девчонка, а еще называешься инспектором! Что ты в сравнении с моей женой?»…

«…А вдруг он, а вдруг они… — с ужасом подумала Зайнаб, — знают о Мухтаре, о наших встречах… Анвар видел, что я стояла недалеко от сельсовета. Анвар просто весь вечер потешался надо мной, и потом еще рассказал жене…»

От этого предположения Зайнаб похолодела. У нее задрожали колени. Она упала на постель, но тут же вскочила, погасила свет и настежь отворила окно. Стоять она не могла. Пододвинула стул и долго еще полулежала на подоконнике, глядя и не глядя на затихшую, пустынную улицу кишлака.

Луну заволокли тучи. Порывистый ветер приходил волнами, трепал на деревьях молодую листву, кружил пыль и вдруг стихал. Сонно тявкали собаки и где-то далеко, в той стороне, где жил Мухтар, постукивал и постукивал движок электростанции, напоминая о непрекращающейся ни на минуту деятельности людей.

Зайнаб вдруг ощутила горячую струйку, текущую по щеке. Соленая слеза попала на губу. Так плачут дети и очень беспомощные женщины. Думать, размышлять для таких женщин всё равно, что страдать. Мысли или раздражают их или утомляют и опустошают. Разгоряченное воображение Зайнаб рисовало ей картины, одну страшнее другой. Подозрительность, воспитанная в ней Мухтаром, легко разрушила воздушный замок, возникший за этот день.

Сейчас она ругала, проклинала себя за то, что поддалась очарованию, поверила в искренность и возвышенность Анвара и Сурайе; она не могла их разделить, думать о них порознь.

Всего каких-нибудь два часа назад она с негодованием отмела попытки Мухтара очернить эту семью. Она почти не слушала его и весело смеялась, когда Мухтар говорил про директора школы, что тот любит ходить в гости к молодым мамашам под предлогом необходимости познакомиться с бытом ученика.

«Он бабник, бабник, твой директоришка! — кричал Мухтар. — Вы все чуете таких вот юбочников! — Вижу, что влюбилась… Небось, уже приставал!»

Она спросила его тогда, полушутя: «Зачем же вы сами поселили меня в этом доме?» И он ответил… Ответ его в тот момент возмутил Зайнаб. Какая же она простушка, какая наивная и глупая по сравнению с Мухтаром! Мухтар знает жизнь и знает, как нужно быть осторожным с людьми: всегда иметь против них оружие, чтобы — если потребуется — отомстить, «Эх, ты, спрашиваешь зачем поселил? Я же тебе помогаю узнать всю подноготную людей, которые травили меня, которые и сейчас рады меня утопить… А ты разнюнилась, растаяла… Инспекторша!»