Признаюсь: я жил. Воспоминания

Мы решили, что нам нужно найти дом, где будет зелень листвы, вода, птицы, свежий воздух. Мысль об этом доме со временем стала навязчивой идеей. Мы, как пленники, лишенные свободы, искали и искали свежий воздух за пределами Парижа.

Пост посла – это было что-тo новое и очень хлопотное для меня. Но таящее вызов. В Чили произошла революция. Революция на чилийский лад, которую повсюду анализировали, о которой повсюду спорили. Ее внутренние и внешние враги точили на нее зубы, пытаясь ее уничтожить. Сто восемьдесят лет подряд моей страной правили одни и те же правители под разными ярлыками. Все при них оставалось по-прежнему: лохмотья, жилища, недостойные людей, дети без школ и башмаков, тюрьмы и полицейские дубинки для устрашения моего бедного народа.

Теперь мы могли дышать и петь. Именно это нравилось мне в моем новом положении.

В Чили назначения на дипломатические посты утверждались сенатом. Правые всячески восхваляли меня как поэта; они даже произносили речи в мою честь. Разумеется, эти речи они с особым удовольствием произнесли бы на моих похоронах. Я прошел всего большинством в три голоса, когда мое назначение послом было поставлено на голосование в сенате. Правые и кое-кто из христианских лицемеров голосовали против, прячась за безымянные черные шары.

Прежний посол увесил стены фотографиями всех своих предшественников, присовокупив к ним и собственный портрет. Это была внушительная коллекция вполне заурядных людей, за исключением двух-трех, среди которых следует назвать прославленного Блест Гану[276] – нашего чилийского Бальзака. Я велел снять всю эту галерею призраков и заменить их портретами более интересных личностей. На стене появились гравюрные портреты пяти национальных героев, давших Чили знамя, независимость и национальное самосознание. И еще три фотографии моих современников: Агирре Серды – прогрессивного президента республики, Луиса Эмилио Рекабаррена – основателя Коммунистической партии и Сальвадора Альенде. Стены посольства стали выглядеть несравненно лучше.

Не знаю, что по этому поводу думали секретари посольства, ибо почти все они придерживались правых взглядов. Реакционные партии за сто лет сумели завладеть административным аппаратом страны. Даже на должность портье назначались только консерваторы или монархисты. В свою очередь демохристиане, называвшие себя поборниками «революции в условиях свободы», проявляли в этом деле такую же ретивость, как и все прежние реакционеры. Со временем эта параллель стала еще более очевидной, и в конце концов обе линии совпали.

Весь высший чиновничий аппарат, все архипелаги государственных учреждений были битком набиты служащими, инспекторами, советниками из правых, как будто в Чили не одержал победы Альенде и Народное единство, как будто в новом правительстве не было социалистов и коммунистов.

Именно поэтому я попросил, чтобы советником посольства назначили одного из моих приятелей – профессионального дипломата и видного писателя Хорхе Эдвардса. Его семья принадлежала к реакционной чилийской олигархии, но сам он был человеком левых взглядов, хотя и не состоял ни в какой политической партии. Мне необходим был умный, опытный советник, которому я мог бы полностью доверять. Хорхе Эдварде был поверенным в делах на Кубе. До меня дошли слухи о каких-то возникших у него осложнениях, но я не придал им особого значения, поскольку знал Эдвардса как человека прогрессивных взглядов.

Мой запальчивый советник прибыл взвинченный, задерганный. Он рассказал мне обо всем, что у него произошло. У меня сложилось впечатление, что по-своему были правы обе стороны, порой это случается в жизни. Постепенно Хорхе Эдварде пришел в себя, перестал кусать ногти и стал работать в полную силу. У меня наконец появился умный, способный и верный помощник. В течение двух лет напряженной работы в посольстве Хорхе Эдварде был моим лучшим товарищем и, наверно, единственным в этом огромном учреждении дипломатом, которому можно было доверять.

Когда одна из компаний США наложила эмбарго на чилийскую медь, по всей Европе прокатилась волна негодования. Дело не столько в том, что газеты, телевидение и радио уделили много внимания этой проблеме, главное, что мы вновь почувствовали, что на нашей стороне общественное мнение, представляющее народное большинство.

Грузчики Франции и Голландии отказались разгружать медь в своих портах в знак протеста против происков империализма. Это благородное проявление солидарности взволновало весь мир. Такая солидарность глубже раскрывает сущность истории нашего времени, нежели лекции, прочитанные с университетских кафедр.