Признаюсь: я жил. Воспоминания

В ту пору, в пору шумных побед Гитлера, мне не раз случалось в каком-нибудь селении или городке на юге Чили переходить улицу под настоящим лесом знамен, украшенных свастикой. Однажды в маленькой южной деревушке мне пришлось воспользоваться единственным имевшимся там телефоном, и я оказался вынужденным невольно воздать почесть фюреру. Владелец этого телефона-автомата, немец, изловчился так повесить аппарат, что тому, кто им пользовался, приходилось стоять, вытянув руку кверху, под портретом Гитлера, на котором тот был изображен тоже со вскинутой вверх рукой.

Я был редактором журнала «Аурора де Чили». Весь свой заряд (а иных снарядов у меня и не было) мы направляли по нацистам, которые проглатывали страну за страной. Гитлеровский посол в Чили подарил Национальной библиотеке книги по так называемой неонемецкой культуре. В ответ мы попросили наших читателей прислать нам книги подлинной, настоящей Германии, запрещенные Гитлером. Мы пошли на рискованный опыт. Я получал письма, в которых мне грозили смертью. Пришло много посылок, где вместе с книгами тщательным образом были упакованы нечистоты. Получили мы и подборку «Штюрмера» – порнографической газеты садистского и антисемитского характера, во главе которой стоял Юлиус Штрейхер, несколькими годами позже справедливо приговоренный к повешению в Нюрнберге. Однако со временем робко, но все же начали приходить книги на немецком Генриха Гейне, Томаса Манна, Анны Зегерс, Эйнштейна, Арнольда Цвейга. Когда у нас набралось около пятисот томов, мы пошли отдать их в Национальную библиотеку.

Ну и сюрприз! Двери Национальной библиотеки оказались запертыми на висячий замок.

Тогда мы с книгами и портретами пастора Нимёллера[139] и Карла фон Осецкого[140] парадным строем вошли в актовый зал университета. Не помню, по какому поводу, но как раз в тот момент в зале шло собрание под председательством дона Мигеля Кручаги Токорналя, министра иностранных дел. Мы аккуратно выложили книги и портреты на сцену, перед председательским столом. Битва была выиграна: книги приняли.

Исла-Негра

Я решил с еще большим рвением и упорством заняться литературным трудом. Виденное в Испании закалило меня, я стал более зрелым. Горьким часам моей поэзии пора было кончиться. Глубоко личная грусть «Двадцати стихотворений о любви…» и скорбная патетика книги «Местожительство – Земля» подошли к своему логическому концу. У меня было такое ощущение, что я разрабатывал жилу, найденную не в земле, а меж книжных страниц. Может ли поэзия служить нам подобным? Может ли она вместе с человеком идти в бой? Достаточно я блуждал по просторам иррационального и замыкался на отрицательном. Пора остановиться и искать путь, который был бы ближе человеку, путь, забытый современной литературой, путь, корпи которого уходили бы в глубины помыслов и чаяний человеческого существа.

Я начал работать над «Всеобщей песнью».

Но для работы мне нужен был дом. Я нашел каменный дом у самого океана, в месте, которого никто на свете не знал – в Исла-Негра. Владелец дома, старый испанец, социалист, морской капитан дон Эладио Собрино, строил дом для своей семьи, однако потом решил продать мне. Но как его купить? Я предложил издательству «Эрсилья», которое до того издавало мои книги, заявку на «Всеобщую песнь». Но издательство ее не приняло. Тогда с помощью других издателей, которые стали выплачивать мои гонорары непосредственно владельцу дома, я в 1939 году смог наконец купить в Исла-Негра дом для работы.

Идея написать большую поэму, которая объяла бы исторические события и природу континента, жизнь и борьбу наших народов, – эта идея стала для меня первостепенной и неотложной. Дикое побережье Исла-Негра и неумолчное волнение океана помогли мне: я со всей страстью отдался новой затее – своей новой песне.

«Привезите мне испанцев»

Но жизнь поспешила вытащить меня оттуда.

До Чили доходили страшные вести об эмиграции испанцев. Более пятисот тысяч человек, принимавших участие в войне и гражданских лиц, перешли французскую границу. Во Франции правительство Леона Блюма под давлением реакционных сил заключило их в концентрационные лагеря, разбросало по крепостям и тюрьмам или загнало в Африку, в районы близ Сахары.

В Чили сменилось правительство. Борьба испанского народа укрепила дух и силу чилийского народа, и теперь у нас было прогрессивное правительство.

Чилийское правительство Народного фронта решило направить меня во Францию с миссией самой благородной, какую только мне случалось выполнять в жизни: вызволить из заключения испанцев и отправить их ко мне на родину. Поэзия моя теперь могла бы стать светом, исходящим от Америки, для тех людей, которые, как никто на земле, знают, что такое страдания и героизм. Итак, поэзия моя теперь – вместе с той материальной помощью, которую оказывала Америка, принимая испанцев, – платила свой давний долг.

В гипсе – мне только что оперировали ногу, – физически чуть ли не инвалид, я покинул свое уединение и предстал перед президентом республики. Дон Педро Агирре Серда принял меня тепло.