Признаюсь: я жил. Воспоминания

Магия и тайна

И кроме того я понял, что мексиканская жизнь, насыщенная насилием, гнетом и национализмом, закованная в церемонии еще доколумбовых времен, потечет дальше и без меня и мой глаз ей не нужен.

Когда я решил вернуться на родину, я понимал в мексиканской жизни меньше, чем когда только приехал в Мексику.

Искусство и литература создавались соперничающими группками, и горе тому стороннему, кто пытался вступиться или напасть на кого-нибудь или на какую-нибудь из этих группок: на него обрушивались и те и другие.

Когда я собрался уезжать, в мою честь была устроена колоссальная демонстрация: банкет почти на три тысячи человек, не считая еще нескольких сотен, которым не хватило места. Несколько президентов республик направили мне приветственные послания. Не мудрено: Мексика – пробный камень южноамериканских стран, и не случайно здесь был высечен солнечный календарь древней Америки, лучезарный круг, средоточие мудрости и тайны.

Все что угодно могло тут произойти и происходило. Единственная оппозиционная газета получала дотацию от правительства. Демократия, царившая в стране, была диктаторской демократией.

Помню трагический случай, который меня потряс. На одном заводе бастовали, и выхода не было. Жены забастовщиков решили отправиться к президенту республики, – наверное, чтобы рассказать ему о своих нуждах и лишениях. Само собою, оружия у них не было. По дороге они захватили цветы – для президента или его супруги. Женщины уже входили во дворец, и тут их задержала стража. Дальше нельзя. Сеньор президент их не примет. Им следует обратиться в соответствующее министерство. Более того – нужно срочно очистить помещение. Приказ окончательный.

Женщины стали приводить доводы. Они не причинят беспокойства. Только отдадут цветы президенту и попросят поскорее разобраться с этой забастовкой. Им нечем кормить детей, дальше так продолжаться не может. Офицер охраны отказался передавать что бы то ни было. А женщины тоже не хотели уходить.

И тут раздался залп, стреляла дворцовая стража. Шесть или семь женщин были убиты наповал, многие ранены.

На следующий день убитых наспех похоронили. Я думал, что проводить их придет много народу. Ничего подобного, пришло всего несколько человек. А вот профсоюзный лидер выступал на похоронах. Крупный профсоюзный лидер, известный как выдающийся революционер. Он произнес на кладбище стилистически безупречную речь. Ее Полный текст я прочитал на следующий день в газетах. В ней не было и тени протеста – ни единого гневного слова, ни требования судить виновных в этой ужасной бойне. А через две недели никто об этом уже и не вспоминал. И больше я не встречал даже упоминаний о чудовищном событии.

Президент был ацтеком, в тысячу раз более неприкасаемым, чем королевская семья в Англии. Ни одна газета ни в шутку, ни всерьез не могла покритиковать высокопоставленного чиновника, чтобы в ответ тут же не получить смертельный удар.

Мексиканские драмы окутаны таким живописным покровом, что живешь будто под чарами некой аллегории, и эта аллегория все более и более отдаляет тебя от истинного биения жизни, от окровавленного скелета реальности. Философы превратились в изящных остроумцев и ударились в экзистенциалистские изыскания, которые выглядят смехотворно рядом с дышащим вулканом. Всякая гражданская деятельность усечена и сдерживается. Самые разные формы подчинения, различные течения группируются вокруг трона.

Самое магическое может случиться и случается в Мексике. Начиная с вулкана, который вдруг просыпается в огороде у крестьянина, пока тот сеет фасоль, и кончая неуемными поисками скелета Кортеса, который, говорят, покоится где-то в Мексике, и золотой шлем прикрывает череп конкистадора; или же не менее отчаянной погоней за останками ацтекского императора Куаутемока, потерявшимися где-то четыре века назад и время от времени вдруг объявляющимися то там, то тут, – останками, которые охраняются таинственными индейцами и непременно в одну никому не ведомую ночь вновь исчезают бесследно.

Мексика живет в моей жизни, кочует в моей крови, как маленькая заблудившаяся орлица. И только со смертью сложит она крылья на моем уснувшем сердце солдата.

Родина во мраке Тетрадь 8

Мачу-Пикчу

В министерстве иностранных дел легко отнеслись к моему «дипломатическому самоубийству».

Мой добровольный отказ от дипломатической карьеры принес мне безмерную радость – я получил, наконец, возможность вернуться в Чили. Думаю, что человек не должен отрываться от родины, жизнь на чужбине рождает ощущение обездоленности, от которого рано или поздно тускнеет душа. Я не могу жить, если нет под ногами родной земли, если нельзя прикоснуться к ней слухом, руками, нельзя ощутить круговорота ее вод, трепета ее теней, если нельзя почувствовать, как твои корни проникают в сокровенную глубь, отыскивая там материнское начало.

Но перед самым приездом в Чили я сделал открытие, которое наделило новым смыслом всю мою поэзию.