Признание в любви

Перехватываю рассказ, потому что Ира о себе не скажет. Только в полуторамиллионном Киото больше двух тысяч храмов. Перед всеми стоят тории, они символизируют границу между миром обыденным и сакральным. Чтобы попасть туда, в священный мир, люди проходят под ними. Ира говорит, что нам обязательно нужно съездить на Ицукусиму. «Конечно, – соглашаюсь, – самые красочные тории». Не сообразил, правда, причём здесь очевидное «нам». Или я напрасно обратил внимание, хотя Ира попросту не говорит.

Храм на острове. Время прилива – ворота в воде, народ идёт по берегу. Целую улыбающуюся Иру и без слов развожу руками. Вот оказывается, почему именно Ицукусима. Для желающих, тех, кто верит, предусмотрена лодка. Сделав небольшой полукруг в море, она проходит под тории, высаживает в храме и возвращается вдоль берега за следующими. Лодка возит в одну сторону! Мы вплыли в ворота, словно Боги внесли нас в свой мир. «Обычные» люди прошли в святилище мимо тории и вышли. А мы – мы вошли в тории и остались там, в лучшем мире. Для каждого он свой, для нас – мир любви.

Возвращаю повествование Ире. Чувствую, что ей хочется насладиться свободой, пока ещё слова, когда наконец-то ничего не болит и можно помечтать о завтрашнем дне.

Парк Нисиномару в центре города. С одной стороны толкаются застеклённые высоченные дома, с другой – облицованная камнем речушка не поддаётся стенам замка Осака. Над ними возвышается многоярусная ярко-зелёная крыша императорского дворца с загнутыми концами, как крылья, спускающихся одна над другой птиц. Зелёный – цвет весны, дворец присоединяется к празднику. Людей много, даже очень. Под деревьями на подстилках сидят парами, где несколько человек, где больше десятка, ровненько, рядками стоит обувь. Кто-то выпивает. Хорошим признаком считается, если лепесток цветка сакуры упадет в чашу с сакэ, ловить специально нельзя – удачу не поймаешь. Дети бегают, катаются на велосипедах, и самое главное – тишина. Поражает! У японцев «свобода одного кончается там, где начинается свобода другого», видимо, в крови, точнее – слышимо, ещё правильнее – не слышно. Над всеми царит красота, наслаждение которой требует тишины. Хочется вобрать её в себя. Люди вокруг уже не посторонние, начинаешь чувствовать уют и сам погружаешься в эту красоту.

Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.

– Кобаяси Исса.

Борис на меня обиделся: «Точно сказал, – сам, наверное, сидел… с сакэ. Знал бы, обязательно взял».

Когда много людей наслаждаются одним и тем же, то невозможно не присоединиться. Красота захватывает и проникает глубоко-глубоко, это вирус прекрасного, им заражаешься, он неизлечим. Листьев нет, только прекрасные цветы. Время их скоротечно … как наша жизнь. И также прекрасна.

В отеле, не договариваясь (одинаково думаем), идём не в номер, а к стойке ресепшен: «Открыт ли парк ночью?» – да. Администратор учился в России, готовится стать переводчиком, сейчас подрабатывает. Объясняю желание:

Весною ни единой ночи
Спокойно я не спал,
Меня тревожил сон:
С прекрасных вишен
Осыпались лепестки…

Он удивился и с улыбкой, не традиционно японской, а нашей – рот до ушей (в сочетании с раскосыми глазами – уморительная картина), продолжил из того же Осикоти-но Мицунэ:

В эту вешнюю ночь
окутаны мглою кромешной
белой сливы цветы,
но, хоть цвет и сокрыт от взора,
утаишь ли благоуханье?

Опять я влезаю по той же причине. Японец спрашивал: «Что в те нелёгкие времена заставляло их заниматься возвышенным?» Ира ответила: «Понимание ответственности

Путь поэта – на Голгофу
Сердце вырвать вдохновеньем
И распять его на строфах,
Вознесясь в стихотворенье

Только так явиться чудом

Может праведное слово.
Что ещё поможет людям
Обрести надежду снова?»

Получили привычное удовольствие от ужина, предвкушая следующее. По пути зашли в номер и не поймём: аромат принесли с собой цветами сакуры, а пахнет вдобавок ещё чем-то нежным. Зажигаю свет, на столике аккуратно и красиво укутанный свёрток. Жалко нарушать. Записка: «Ирине от Осикоти-но Мицунэ». Разворачиваем – свежезаваренный чай.

«Даже японец, – говорю, – советовал записывать. Зароешь талант». Смеётся:

Зарыт талант?
Возьму лопату,
Натру мозоли на руках,
Здесь не поможет экскаватор,
Под камнем – прах.

Кобаяси прав. В парке чужих нет, все «братья», ночью они бесшумны, как их лунные тени. Замок, выхваченный неярким светом прожекторов, удерживается крыльями крыш в воздухе.