Признание в любви: русская традиция

Все девушки и наши товарищи-мужчины держат себя так, как будто боятся, чтобы их не заподозрили в изяществе и благородстве манер. Говорят нарочно развязным, грубым тоном, с хлопаньем руками по спине. И слова выбирают наиболее грубые, используя для этого весь уличный жаргон, вроде гнусного словечка: «даешь».

<…>

И вот это пренебрежение ко всему красивому, чистому и здоровому приводит к тому, что в наших интимных отношениях такое же молодечество, грубость, бесцеремонность, боязнь проявления всякой человеческой нежности, чуткости и бережного отношения к своей подруге-женщине или девушке.

И все это из-за боязни выйти из тона неписаной морали нашей среды.

<…>

Он все что-то возился у постели, лазил по полу на четвереньках, очевидно, что-то искал, бросив меня одну. Потом подошел ко мне. У меня против воли вырвался глубокий вздох, я в полумраке повернула к нему голову, всеми силами стараясь отогнать что-то мешавшее мне, гнетущее. И протянула к нему руки.

– Вот твои шпильки, – сказал он, кладя их в протянутую руку. – Лазил, лазил сейчас по полу в темноте. Почему это надо непременно без огня сидеть… Ну, тебе пора, а то сейчас наша шпана придет, – сказал он. – Я тебя провожу через черный ход. Парадный теперь заперт.

Я начала надевать свою жакетку, а он стоял передо мной и ждал, когда я оденусь, чтобы идти показать мне, как пройти черным ходом.

Мы не сказали друг другу ни слова и почему-то избегали взглядывать друг на друга.

Когда я вышла на улицу, я несколько времени машинально, бездумно шла по ней. Потом вдруг почувствовала в своей руке что-то металлическое, вся вздрогнула от промелькнувшего испуга, ужаса и омерзения, но сейчас же вспомнила, что это шпильки, которые он мне вложил в руку. Я даже посмотрела на них. Это были действительно шпильки и ничего больше.

Держа их в руке, я, как больная, разбитой походкой потащилась домой. На груди у меня еще держалась смятая, обвисшая тряпочкой, ветка черемухи.

Итак, вот они зародыши двух мертворожденных мифов. Абсурдистское понимание любви и грубо физиологическое. Мифы, которые дадут вялые побеги в 1980-1990-е и дальше снова провалятся в никуда. И то, и другое классический русский любовный миф смел как крошки со стола. Потому что настоящая жизнь, история, судьба не находили в этом новом понимании никакой силы, энергии, столь необходимых для выживания.

У Романова не то тело. Не та телесность, которая может жить как миф, как измерение человеческого существования. Другая, настоящая телесность была всегда, о ней пишет Пушкин в одном из своих ранних писем о своем друге, что тот недавно женился и теперь очень занят, ведь он должен развратить свою молодую жену.

У Романова как раз бесплоднейший материализм, лишенный эстетизма человеческого тела, столь свойственного раннесоветской эстетике.

Но раз родившись, тело «взяло свое». Потому что теперь и в нем стала жить любовь, а любовь – это огромная сила.

Беды коллективизации, лагеря, Вторая мировая война, послевоенная разруха и мощнейший подъем послевоенных лет вернул любовь на прежнее место: герои начинают любить друг друга по неизвестным причинам и становятся друг другу верными товарищами в совместной борьбе и строительстве новой жизни. Русская любовь вернулась назад, со слезами, страданиями, письмами (теперь уже на фронт и в лагеря) и почти что всем, что было до этого.

Не уйти никуда

Прежняя риторика вернулась не сразу. Через попытку отрицания старых словесных формул. В 1939 году Степан Щипачев, честно отрабатывая программу разгрома прошлого представления уже в самом названии стихотворения «Любовь не вздохи на скамейке», в конце все же дает слабину и сравнивает любовь с песней:

Любовью дорожить умейте
С годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне.
Всё будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
А песню нелегко сложить.

Но деваться-то некуда. Несмотря на то, что классики уже и сами пытались как то расшатывать классический миф. В ответ на Сашины рассуждения в «Иванове» о деятельной любви Иванов выдает реплику: «Деятельная любовь… Гм… Порча это, девическая философия…». И все равно деваться некуда. Фотографии любимых у сердца, любовные письма под прострелянными гимнастерками, перевязанные красивой тесьмой, немыслимость жизни без любимой, самоубийства на фронте от измен жен и подруг, расцвет любовной лирики – Вторая мировая война полностью отыграла любовный миф, дав в 1960-е годы возможность на этой благодатной почве вырасти новой любовной романтике – полноценной ветви могучего русского мифологического древа.

Но прежде несколько слов о важнейшем из искусств, о кино.