Признания шпиона

Ехали молча. Я думал об Олдриче Эймсе, об одной из последних встреч с ним. Тогда я посетовал вслух насчёт других авторов, торопившихся с выпуском книг о нем. Мне было известно, что в стремлении обскакать один другого они передвигали сроки своих публикаций. А мне не хотелось участвовать в этой рыночной гонке. Хотя Эймс сотрудничал только со мной, я не собирался слепо брать на веру все, что он говорил. Требовалось время, чтобы проверить рассказанное, поговорить с его друзьями, встретиться с его критиками. Эймс посмеялся над моими страхами: «Не волнуйтесь, без меня и без КГБ полной картины никто не получит». Потом он проехался на мой счёт: «вас хватило, чтобы достать меня в тюрьме, а вот сможете ли вы поладить с КГБ?»

«А что, русская сторона дела действительно так необходима?» — помнится, поинтересовался я. Он даже расстроился: «Очень нужна! Некоторые вещи так и остались в тени. Есть ещё секреты, о которых мало кто знает». Я туг же спросил, что именно он имеет в виду, но Эймс уточнять не стал.

После того вечера в тюрьме осталось какое-то тревожное чувство. Эймс драматизировал ситуацию, как только мог.

«Вещи, оставшиеся в тени… Есть секреты, о которых мало кто знает…» Его голос звучал в моих ушах. Тогда я был готов объяснить это склонностью Эймса к театральщине, но, сидя рядом с Юрием на заднем сиденье «волги», которая в эти мгновения выезжала на главную магистраль Москвы, и глядя на появившиеся в отдалении величественные контуры Кремля, я подумал, что Олдрич Эймс не преувеличивал. Совсем нет.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СЕМЕНА

Вы нас учите гнусности, — я ее исполню.

Уж поверьте, что я превзойду учителей.

ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР, "Венецианский купец»

Почему он изменил?

Измена?

Он повторяет это слово вслух, словно в шоке. «И слово-то звучит зловеще, не так ли?» — спрашивает он. Ему больше нравится, когда говорят «шпионаж». Это благозвучнее, даже экзотично и гораздо современнее. Он усмехается. Игра в слова — не было ли это одной из хитростей, которые он осваивал на Ферме — знаменитой разведшколе ЦРУ, что в нескольких часах езды на юг от Вашингтона? Его работа специалиста-оперативника в ЦРУ как раз в том и состояла, чтобы невероятное звучало обыденным, чтобы убедить «объект» в том, что ничего нет зловещего в передаче самых охраняемых секретов его страны иностранной сверхдержаве. Подобные "песни" звучат, естественно, лучше, если вербовщик искренне верит в то, что проповедует, и сам он выглядит искренним, распространяясь о «торжестве демократии» и «деле мира во всём мире». Когда-то верил и Эймс. Но потом? О нет! много было всего, слишком много. И он стал иначе смотреть на противоборство разведок. «Чаще всего это глупая игра, — поясняет он. — взрослые люди надевают игрушечные маски, пытаются подсмотреть друг у друга карты, мухлюют, как школьники при игре в детский покер.

Глава 1

Для чего это делается? Чьим интересам это служит?» Он делает паузу, собираясь с мыслями.

«Кого считать большим глупцом? — спрашивает он с азартом. — Человека, верящего в свою собственную ложь и ночи напролёт пытающегося понять очевидные противоречия в его жизни? Или того, кто знает, осознает, что имеет дело с фальшью, но использует ею в собственных интересах? Он засмеялся, но тут же закашлялся. Бесконечные сигареты, а он их курит одну за другой, сказываются. Он курит с мальчишеских лег и теперь, на середине шестого десятка, в тюрьме, бросать не собирается. За решёткой и так слишком мало удовольствий.

Измена. Почему Рик Эймс изменил своей стране?

Его занимает этот вопрос. Он подходит к нему как бы с позиции третьего лица, как будто ему самому интересно найти на него ответ. Толкнул ли Эймса на измену случай, а может быть ею семена всегда находились в его крови, дремали в каких-то ущербных ДНК, ожидая своего часа? Такая постановка вопроса его забавляет. А не была ли его измена изначально предопределена? И какие из поступков человека он сам полностью контролирует, спрашивает он, а какие из них предопределены до его появления на свет? Есть ли вина родителей в его поступке? Или это, может быть, последствие пережитой в детстве травмы, давно забытой?

Измена.

Он закрывает глаза. «Полагаю, что вам хотелось бы узнать о моем прошлом. Это то, с чего каждый начинает, не так ли? Автор должен найти объяснение преступного поведения своего героя, какой-то скрытый в нем дефект, дающий понять, как он превратился в чудовище. Публика этого ждёт, нет — публика этого требует, не так ли? — говорит он. — Требуется социальная аутопсия. Кто-то должен изречь: «вот почему Рик Эймс сделал то, что он сделал!» Его недостатки должны быть сильно увеличены, выставлены на всеобщее обозрение, категорически осуждены. А то читатель может задуматься: "А я не мог бы сделать то, что сделал он?».

Измена.