Признания туриста. Допрос

Кстати говоря, доброе впечатление, возникающее благодаря многократным ссылкам на Ирландию в каталогах, программных брошюрах, текстах па клапанах суперобложек и в речах по случаю присуждения премий, обходится, пожалуй, много дешевле рекламных кампаний, фестивалей и газетных объявлений, какими иные нации стремятся заявить о своей культурности. И не забывайте: ирландцы хорошо помнят, что такие писатели, как Беккет и Джойс, уехали из страны и больше не вернулись, и, может быть, хотят на будущее несколько уменьшить вероятность подобных потерь. Симпатия и уважение, выказываемые писателям в Ирландии даже в кафе, за столиком завсегдатаев (здесь это, как правило, не столик, а стойка), действительно весьма примечательны. One for sorrow? two for joy, гласит детская считалка про magpies, про сорок, что поодиночке, парами, а то и целыми выводками трещат на здешних пастбищах и по обочинам дорог:

One for sorrow

Two for joy

Three for a girl

Four for silver

Six for gold

But seven for a story

Which was never told^{13}

Пассажирские кресла в самолетах национальной авиакомпании

“Эр-Лингус” и те украшены ткаными автографами знаменитых ирландских писателей, а рыбацкие суда носят имена героев Йейтса и Синга. Конечно, какой-нибудь миссионер — не боящийся ни кухонных кастрюль, ни пыточного столба — мог бы под флагом искусства попытаться слегка облагородить и самосознание других обществ, скажем увлеченных тяжелоатлетами или мастерами скоростного поедания клецок. Только зачем?

Итак, вместо того чтобы тратить силы на безнадежные потасовки, я расплатился со своей горно-лесной австрийской родиной за все оказанные мне государственной властью благодеяния, в частности образование, асфальтирование дорог и здравоохранение, а равно великодушное позволение провести восемь месяцев моей жизни на альтернативной службе или в самое тяжелое для отца время навещать его в следственной тюрьме, — да-да, расплатился, погасив и предельно высокие проценты, внушительным налогом и солидной долей тантьем за самый издательски успешный мой роман и переехал в тихий дом на атлантическом побережье юго-западной Ирландии, чтобы там продолжать свое медленное, очень медленное писательство.

Из окна, возле которого стоит мой письменный стол, я вижу за шотландскими соснами и кордилинами Атлантический океан, необитаемые скалистые островки, Хай- и Лоу-Айлендс, в пене прибоя. А дальше водный горизонт, в зимние месяцы зачастую неровный, из-за могучего волнения. Когда кроны тех немногих деревьев, что не принадлежат к числу вечнозеленых, теряют листву, сквозь черные ветви мне видны даже заросшие плющом развалины прибрежной церкви. Там, внизу, расположено и Каслхейвенское кладбище, куда покойников порой привозят на лодках через залив, а потом несут хоронить, пересекая серую полосу гладкой, обкатанной прибоем гальки. Хоронят здесь только тех, кто жил у этого залива. Если отвлечься от печали, неизменно сопровождающей воспоминания о таких прощаниях, меня мало пугает (по крайней мере, в долгие летние вечера, когда огромные листья Gunnera mannicata у полуразрушенной кладбищенской стены — не листья, а целые простыни! — отгоняют свет побережья в море и навевают медленно, почти незаметно густеющие сумерки) мысль о том, чтобы однажды, впредь до полного исчезновения всех останков, найти в этой глухомани под одним из покосившихся от ветра надгробий немножко места для промежуточной остановки, хотя бы и в виде горстки пепла в урне. Над моим прахом — легкая как перышко надпись ВПЕРЕД, И КУДА ПОДАЛЬШЕ или же общепринятое здесь DEPARTED THIS LIFE^{14} . Ведь лучшая tombstone inscription^{15} Ирландии уже навсегда отдана:

 CAST A COLD EYE

ON LIFE

ON DEATH

HORSEMAN PASS BY^{16}

Только без сантиментов, говорите? Мне ведь повезло, чертовски повезло, и вдобавок я еще жив!

Так разве я это отрицаю? Только не хлопайте меня по плечу. Не прикасайтесь ко мне! Что значит “сантименты”?

Каждый, кто занимается рассказыванием или просто чтением историй, неизбежно натыкается на конец. История, не желающая знать о своем конце, не заслуживает такого названия, остается в плену сиюминутных параметров, а потому неподвижна, закована внутри секунды. Движение, динамика возникает лишь благодаря тому, что в повествовании изначально присутствует конец — пусть и без апокалиптического пафоса.