Призрачная любовь

Айзек: Блядь. Ты права. Прости. Остин оторвал бы мне яйца за это, но той ночью… границы размылись. Ты больше не ребенок.

Что, блядь, это значит? Я больше не ребенок? Конечно, я больше не ребенок, но что он имеет в виду под этим? Неужели он вдруг обратил на меня внимание? Или он по-новому воспринимает меня после субботнего вечера? Одно можно сказать точно: границы действительно размылись, но у нас нет другого выбора, кроме как заново их провести. Я и Айзек…у нас ничего не получится. Как бы отчаянно я этого ни хотела.

Аспен: Ты пил?

Айзек: Нет…

Аспен:…

Айзек: Хорошо. Может быть, немного. Или много…

Аспен: Где ты? Мне за тобой заехать?

Айзек: Нет, если только ты не хочешь, чтобы я прижал тебя к стене и трахал до тех пор, пока ты не сможешь ходить.

Срань господня. Кажется, я только что кончила.

Аспен: Ладно, бог секса. Как скажешь.

Мой телефон начинает звонить, мои глаза расширяются от ужаса, и я отбрасываю его на пол, как будто он может физически обжечь меня. Я таращусь на имя Айзека, выделенное жирными буквами на моем экране. Какого черта он думает, что делает, звоня мне вот так?

Мое сердце бешено колотится, а руки начинают дрожать от ужаса перед тем, что может означать этот разговор. Хочет ли он просто поболтать о всякой ерунде, потому что пьян, или планирует снова затронуть тему субботнего вечера? Потому что, когда он отпускает комментарии типа "Ты больше не ребенок", я не думаю, что способна ответить, не умоляя его прийти и трахнуть меня.

Телефон продолжает звонить, и, прежде чем я даю себе шанс все хорошенько обдумать, я поспешно беру его и нажимаю “принять”, сразу же переводя звонок на громкую связь.

— Айзек, — предупреждаю я. — Мы оба знаем, что тебе не следует мне звонить.

— Ты действительно считаешь меня богом секса?

— Нет, — смеюсь я, чувствуя, как в животе разгорается пожар от одного только слова "секс", сорвавшегося с его губ. — Я думаю, ты пьян и, следовательно, считаешь себя богом секса. Или мне нужно напомнить тебе о том, что ты сказал мне на кухне на днях?

Айзек смеется.

— По твоим же словам, у нас не было никакого разговора на днях. Мы никогда ничем не занимались, и я чертовски уверен, что не слышал, как ты стонала мое имя, когда кончала на свои пальцы.

Мои щеки вспыхивают, и я прочищаю горло, не веря, что мой голос не прозвучит скрипуче и очевидно.

— У твоего звонка есть причина, или ты просто получаешь удовольствие, заставляя меня мучиться?

В трубке раздается тихий смешок, прежде чем я слышу знакомые звуки того, как он откидывается на спинку дивана и устраивается поудобнее.

— Ты так и не сказала мне, что ты делаешь.

— Я ответила, — возражаю я. — Я сказала, что организовывала дикую оргию.

— Прекрати нести чушь. Что ты на самом деле делаешь?

Я тяжело вздохнула, сжимая губы в тонкую линию.

— Ты действительно хочешь знать?

— А разве я стал бы спрашивать, если нет?

— Кто знает? Похоже, ты говоришь много того, чего на самом деле не имеешь в виду.

— Просто ответь на гребаный вопрос.

Мои плечи опускаются, и, несмотря на здравый смысл, я выкладываю ему суровую правду.

— Мне надоело размышлять о том, сломана ли я, и поэтому я отвлекала себя просмотром Анатомии страсти.

Наступает короткая пауза, прежде чем его голос возвращается, только теперь он гораздо мягче.

— С какого перепуга ты сломана?

— Потому что… — я замолкаю, на меня наваливается тяжесть. — Ты видел те браслеты. До прошлой недели я была двадцатидвухлетней девственницей, и это не из-за отсутствия попыток. Я просто не… Я не знаю. Думаю, я недостаточно храбрая.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

Я чувствую, как кровь приливает к моим щекам, и меня захлестывает унижение, но в то же время я чувствую, что это самый честный разговор, который у меня когда-либо был. Несмотря на то, что Айзек пьян, я знаю, что он меня не осудит.

— У меня было множество возможностей исправить эту конкретную… девственную проблему, и каждый раз я трусила. А потом наступает вечер пятницы, и я захожу в абсолютно темную комнату и, не задумываясь, позволяю какому-то совершенно незнакомому мужчине делать со мной все, что он, блядь, захочет.

— И? — он подсказывает.

— Что “и”? — спрашиваю я. — И это было невероятно. Один сексуальный опыт, и я уничтожена для любого другого мужчины. Ничто и никогда не сравнится с тем, что он сделал со мной. Никакое количество игрушек, пальцев или воображения никогда и близко не сравниться с этим, и теперь я расстроена, потому что есть зуд, который может утолить только один человек, и я даже не знаю, кто он.

Айзек хмыкает, но я слышу в его тоне усмешку.

— Настолько хорошо, да?

— Угу, — бормочу я.

— И что ты собираешься с этим делать?

Я пожимаю плечами, хотя и знаю, что он меня не видит.