Призрачные поезда

– Как его… День памяти и скорби по жертвам Второй Мировой? – Так назывался учреждённый новыми, демократическими властями красный день. – Он же 8 мая. Прошёл уж давно.

– Нет, ещё 9 мая в этом году пришлось на выходной.

– По-новому – День Гордости, гей-парада то есть, – напомнил я.

– Ну и вот этот выходной перенесли на нынешний будний.

– А, – сказал я и добавил, что Александр Дюма-отец любил писать короткими репликами, поскольку издатели платили построчно. Или только подумал, а не проговорил – нельзя же его всё время злить.

– Кроме того – казак понизил голос до бормотания, – ходят слухи, ожидается… акция.

Шибанов с треском раскрыл нижнюю секцию шкафа, нашарил пару пятилитровых пластиковых бутылей, швырнул их мне.

– Принеси воды. Один децилитр.

– Откуда?

– Здесь есть колонка.

– Где здесь? – тянул я время.

– Близко. На Хитровской площади.

Я замер. Я по-прежнему стоял перед ним в исподнем. Как ни плохо я изучил город (вернее, вовсе не изучил, исключая берега Чистых Прудов и Сыромятнические переулки, между которыми после бомбардировок организовался проход), однако про Хитровскую площадь наслушался ещё в уездную бытность.

– Но ведь это район сплочённого проживания.

– Естественно. Где бы ещё находилась водопроводная колонка? У них и удобности во дворе, так что смотри, не ставь бутылки на землю. А то мыть заставлю. Ха, заставлю мыть без воды! – И он оглушительно захохотал, беззлобно, искренне радуясь.

Взял меня в оборот – обстоятельно, прочно. Пешка на восьмой линии. Мат за два хода.

– Нет, не подумай, – зачастил Шибанов с раздутой доброжелательностью, – будто я принуждаю тебя: у тебя так много литературных занятий, так много различных дел! Поэтому если не хочешь, если, например, чего-нибудь опасаешься, – он уже не пытался сдерживать ликование, – то я с превеликим удовольствием, с радостью сам схожу.

Шах. Король загнан в угол. Нет, не подумай, ты не хозяин мне. Так. Никто. Совершенно искренне восхищаюсь бесхитростной безотказностью этой западни. Отказаться не трудно. Легко признать: «Да, я не мужчина, я полная тряпка, теперь иди, притащи поесть, а то ясновельможный паныч пожалуется Петру Николаевичу».

– О, конечно, тебе вовсе не следует себя утруждать, – проворковал я, глядя в ясные, стального цвета глаза; старше меня на тринадцать с половиной лет, – я всё сделаю! Тем более, ты так много хлопочешь по дому, так вкусно готовишь и для меня и для дедушки, – и со злобной радостью подмечаю, как стекает с его лица выражение торжества; а ведь я всего только указал на истинное положение вещей!

Ход конём. Жалкая кляча, про которую все забыли. Да и простаивала чуть не в противоположном уголке поля. Ан нет. Неожиданный прыжок рыцаря – и вот вам пожалуйста: прочная, несокрушимая патовая ситуация.

– Где моя одежда?

Он распахивает створки шкафа, точно простирая два чёрных крыла:

– Где бросил.

Приглядываюсь. Вчерашняя кожура, полувоенный комплект, подаренный Красновым, – ну да, в понедельник присутствовали на «Стадионе Народов». И – только?

– Вообще-то… имел в виду… свою собственную одежду.

Шибанов долгонько пялится на меня.

– А-а, гражданскую!..

Уже не могу понять, измывается он или действительно не догоняет.

– Да, да, повседневную, – начинаю волноваться, – то, с чем приехал. Ну, где же?

– А-а… – снова тянет казак, – так ведь я сжёг её.

– Как сжёг?!

– Обыкновенно.

Теперь он уже не насмехается. Без улыбки серьёзен. Мне на секунду кажется, что я наедине с безумцем. А впрочем, он не без блеска вышел из патовой ситуации, пожертвовав королевой ради Трофимова рыцаря. Осторожно выпытываю:

– Зачем?

– Не забыл, как мы предлагали тебе нашу униформу? Вчера, перед спуском в метро? Ты сам согласился, учти. И неужели ты думаешь, будто переменой гардероба всё ограничится? Вслед за внешними изменениями последуют и внутренние. Пока ты спал, старую твою одёжонку я спалил, как если бы она была радиоактивна, – потому что отныне тебе назад пути нет.

Воплощался тот липкий сон, когда бредёшь по ледяному полю и трещина расходится позади, объедая каждую пядь пройденного настила. Тонкая корка льдины дробится прожилками чёрной воды – прямо за тобою, где только что остался твой след; и после каждого судорожного рывка, после каждого неимоверно трудного шага – за твоей спиной по-прежнему холодная пропасть, как будто бежал на месте. Назад пути нет. Я впервые по-настоящему ощутил всю тяжесть и тяготу выбора. Молча оделся в треклятую «Белую стрелу», взял две пустых канистры и торопливо, боясь раздумать на полпути, слетел по лестнице вниз. Удостоверение личности со штрих-кодом, золингеновский нож, мандат на пересечение границ оккупационных зон, кошелёк с тридцатью пятью марками, Бесконечный Билет, умиротворяющий турникеты метро, – всё это покоилось в потайных карманах: не иначе, казак заранее переложил.

На первом этаже, за витриной, швейцариха мусолила новый покет популярного детективщика Трофима Роцкого. Ну конечно, ведьма всё ведает, хочет побольнее задеть, иначе бы не раскрыла именно эту книжку: мне так ненавистен проклятый тёзка, о чём старуха знает прекрасно, не может не знать!