Призрачный сфинкс

Доктор Самопалов отогнул рукав и посмотрел на часы. Времени на то, чтобы добраться до аэропорта, вполне хватало. Если какой-нибудь сержант не остановит – за управление транспортным средством в нетрезвом состоянии.

Он решил не загружатъ себя мыслями о том, когда, кем и почему закаэаны и оплачены билеты, и с какой-такой стати в недалеком Елисавете, до которого от силы сорок пять минут лету, стоят январские морозы. Он просто хотел увидеть этого человека… или свою собственную галлюцинацию…

И еще его не покидало ощущение, что окружающий мир – уже не тот мир, что был раньше, и, возможно, даже и вовсе не мир, если под этим словом подразумевать «объективную реальность»…

…И вот проплывали в иллюминаторе заснеженные поля, становясь все ближе и ближе, а потом самолет вздрогнул от толчка снизу, помчался, снижая скорость, по взлетно-посадочной полосе, и голос в динамике объявил:

– Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту города Елисавета. Температура воздуха минус девять градусов. Просим вас оставаться на своих местах до полной остановки двигателей… – и так далее.

«Как он меня узнает?» – подумал доктор Самопалов, отстегивая ремень безопасности, и чуть не рассмеялся: вот ведь проблему нашел! Самую что ни на есть важную…

Морозный воздух наждаком резанул горло, заполнил легкие, превращая их в куски льда. Виктор Павлович чуть ли не бегом спустился по трапу и торопливо эашагал к желтому автобусу, ежась от холода.

Он вскочил в просторный салон и автобус сразу же тронулся, направляясь к виднеющемуся вдалеке стеклянному параллелепипеду, над крышей которого золотились угловатые буквы, складываясь в слово «Елисавет». И только тут до него дошло, что в салоне находится он один – пассажиры, которые вышли из самолета перед ним, как сквозь землю провалились. И сам «Антонов» словно растворился в воздухе. А еще доктор Самопалов вдруг понял, что совершенно не помнит, как доехал от интернет-кафе до аэропорта, как забирал билеты и садился в самолет…

«Не властны мы в самих себе…» – отрешенно подумал он, и ему вновь захотелось расхохотаться – громко, заливисто и раскатисто, от всей души, до слез, до колик в животе, и хохотать долго-долго, всю оставшуюся жизнь.

«А вот и не смешно, – осадил он себя. – Спокойно, Витя. Будем считать, что это коньячок до сих пор в тебе играет. Соберись, дорогой, успокойся – не ударь в грязь лицом перед собственной химерой…»

Двери с шипением сложились гармошкой и доктор Самопалов, поправив галстук, вышел из автобуса. Скользя подошвами по плотно утрамбованному снегу, который выпал явно не только что, и не час назад, он вэбежал на покрытые ледяной коркой ступени, счастливо избежав падения, толкнул слегка заиндевевшую стеклянную дверь и оказался в зале аэровокзала.

Зал был высоким и просторным, очень тихим и очень пустынным. Никто не сидел в красных, пластиковых, как на стадионе, креслах, ряды которых – спинка к спинке – тянулись вдоль стеклянной стены, выходящей на заснеженную привокзальную площадь; никто не стоял возле окошек билетных касс и у стендов с расписанием авиарейсов; никто не пил кофе и другие напитки за столиками кафетерия. Зал выглядел так, словно все внезапно дружно ушли на фронт, забыв прилепить к дверям соответствующую записку.

А еще доктор Самопалов подумал, что именно так может выглядеть зал аэровокзала, если он видится во сне.

Струя холодного воздуха пробежала по ногам – вероятно, кто-то открыл дверь – и тут же за спиной доктора Самопалова раздался негромкий голос:

– С прибытием, Виктор Павлович.

Врач, внутренне собравшись, медленно повернулся, ожидая увидеть кого угодно и что угодно – даже двойника или собственное отражение, – но позади него стоял совершенно незнакомый человек в темно-синих джинсах и черной кожаной куртке, над воротником которой виднелся краешек пушистого зеленого в клеточку шаpфa. У человека были седоватые виски и худощавое лицо с резкими складками между бровей и глубоко посаженными глазами. Человеку было лет под пятьдесят, и он нисколько не походил на писателя (какими они представлялись доктору Самопалову), а походил он на удмурта, выбравшегося в город из своих удмуртских лесов. Взгляд его нельзя было назвать ни дружелюбным, ни неприязненным – вполне нейтральным был взгляд, не холодным и не теплым.

Доктор Самопалов сдержанно кивнул, не зная, что сказать, а Корепанов тут же повел головой в сторону безжизненного кафетерия:

– Пойдемте, Виктор Павлович, попьем кофе. Коньяк не предлагаю, коньяк вы уже пили и больше, думаю, не пожелаете.

– Откуда вы знаете про коньяк? – спросил врач, покорно направляясь к кафетерию. Корепанов шел рядом, не вынимая рук из карманов куртки. – Как вас по отчеству?

– Яковлевич. Алексей Яковлевич. Насчет коньяка… – автор Сфинкса» коротко взглянул на доктора Самопалова. – Я же пишу про вас. Сегодня ночью дописал эту главу до конца. Тридцатую. Называется она – «Сумерки».

Виктор Павлович остановился, спросил с любопытством:

– То есть, вы знаете, что со мной и завтра будет, и послезавтра? – его опять почему-то начал разбирать смех и он едва сдерживался.