Призрачный театр

– Я предпочел бы, конечно, нечто более воинственное, даже мистическое, – опять со вздохом сказал он, – орлица могла бы стать для тебя впечатляющим сценическим именем. Или птица-феникс, – он смахнул остатки мыльной пены, – ну да ладно, ничего не поделаешь.

Развернув ее вместе со стулом лицом к кухонной публике, он произнес своим церемониальным голосом:

– Дамы и господа, представляю вам… – он исполнил на столе импровизированную барабанную дробь, – нашего чертова воробья!

Строй служанок застыл с блюдами в руках. Алюэтта и Бесподобный из-под слоя золотой краски бросали на Эванса яростные взгляды. Однако он все еще о чем-то думал, глядя на Шэй.

– Стало все-таки лучше, – подавшись к ней, заметил он, – теперь ты выглядишь как идиотка из Бедлама[19], что добавляет ощущения опасности. Но этого маловато, – он понизил голос так, чтобы его слышала только Шэй, – охотник или добыча? – склонив голову набок, он выжидающе взирал на нее.

Шэй выдержала его взгляд, но ничего не сказала.

– Молчание означает добычу, малышка, – тоскливо изрек он.

– Тогда и то и другое.

– Так не бывает, – он выглядел по-настоящему разочарованным, – ты не можешь быть в этой жизни и охотником, и добычей.

– Таковы сороки. Убить соперниц или быть убитой ими. Лисы тоже.

– Верно-верно, – он равнодушно отвернулся, – но ты же не хитрющая сорока, что бы там ни думали ваши чокнутые сородичи. Ты же называешь себя человеком, а людям приходится делать выбор.

Шэй подавила нервное напряжение.

– Тогда охотник, – заявила она звонким сценическим голосом.

Возможно… Но пока еще впечатление слабовато. – Его острый взгляд, казалось, пронзил ее до глубины души. – Хотя у тебя есть потенциал. Повтори-ка, кто ты.

– Охотница, – ожесточившись, крикнула она, – я охотница, – и внезапно, понизив голос, угрожающе добавила: – Воробьиная пустельга[20].

– Вот с этим уже можно работать, – кивнул он и, порывшись в мешке, добавил: – Протяни-ка руку.

Она задумчиво помедлила. Потом протянула к нему руку. Под ее длинными ногтями чернела лондонская грязь. Он вытащил из мешка засаленный кожаный чехол и, приоткрыв его, блеснул металлом. Внутри лежали какие-то ножички, отмычки, надфили и пилочки, похожие на инструменты замочного мастера. Ее сердце екнуло. Что же он хотел прорезать в ней? Он взял пилку и, подняв ее руку, повернул пальцами к себе.

– Не двигайся.

Когда он начал приводить в порядок ее ногти, его лицо приобрело выражение мягкой женственности; разворачивая ее пальцы к свету, он ловко подпиливал ей ногти, придавая им заостренную форму. Кто-то из ближайших слуг запел колыбельную, и эта странная домашняя обстановка смутила ее. Эванс действовал удивительно искусно. Удалил грязь из-под каждого ногтя и подровнял края. Затем он открыл стеклянный флакончик и покрыл ей ногти глянцевым черным лаком, таким же блестящим, как его карета.

Подсушивая лак, он подул на них. Зловонный запах изо рта и судорожная дрожь в животе.

– Вот так… давай-ка, поиграй ими.

Теперь ее руки с острыми, как кинжалы, ногтями напоминали скорее когтистую лапку. Она поднесла их к свету, а затем осторожно вонзила в свою же руку.

– Своеобразная охотница, – усмехнулся Эванс, – я дал тебе оружие, и ты им воспользовалась.

Она дотронулась рукой до его щеки, и его глаза сверкнули. Черные глаза, как у птицы, с красными белками, как будто он никогда не спал. Шэй поискала в них знаки: «можно, нельзя, пожалуйста, не надо», – но в глазах ничего не отразилось; чернота ночного неба, недвижимой воды. Осторожно погрузив острия, она невозмутимо провела ими по его щеке, и под ее ногтями расцвели пять прекрасных капель крови. Мгновение, вечность. Он нежно отвел руку Шэй и ударил ею по ее же щеке. Водянистые мертвые колодца черных глаз. Когда он выпустил ее запястье, она хотела стереть следы крови с его щеки, но он остановил ее:

– Нет, оставь их.

Внезапно к нему метнулся Долтри.

– Она здесь, – шепнул он на ухо Эвансу, и вся кухня напряженно затихла.

– Неужели? Ты уверен?

– Гонцы прибыли, пока вы тут трудились. Ее карета перед входом.

– Кто там у нас может приветствовать ее? Только Палмер? О боже. – Он вздохнул, прижав к губам тыльную сторону ладони, скривился и нервно откусил попавшееся под руку яблоко. – Я выйду через мгновение. – Он повернулся к золотым фигурам: – Вы трое, берите каждый по подносу и на второй этаж, там установлены три постамента, вы сразу их увидите.

Он стер кровь со щеки.

– А воробьиная пустельга? Будет играть на верхнем этаже, где ей устроили гнездышко. Тебе придется самой придумать, как там устроиться.

– В гнезде?

– Да, в треклятом гнезде. – Он обвел суровым взглядом всех четверых. – Господи, с кем мне приходится работать! – Он дважды, словно выстрелив из ружья, резко хлопнул в ладоши. – Живо по местам. И если вы облажаетесь, то я отправлю вас всех в тур по Шотландии. – Он нацелил толстый палец на Бесподобного, застывшего с золотым яблоком во рту: – И ты будешь вечно играть только злосчастного Эдуарда II[21].