Призрак Безымянного переулка

Вот оно оглянулось через плечо, устремилось в сторону рощи и часовни и скрылось во тьме.

– Что за хрень? – Лейтенант Лужков нагнал Катю и едва не сбил с ног. – Куда эта хрень делась?

– Туда. – Катя указала в сторону часовни.

– У женщины вся рука зубами изорвана! Острые зубы. – Лужков побежал вперед. – Пусть этот антрополог ваш туда не суется! Я сам.

– Я с вами, лейтенант! – крикнула Катя как-то не очень уверенно.

Это место подействовало на нее…

Нет, не испугало, однако…

– Сережа, не смей туда ходить один! – крикнула она Мещерскому, но догнала его уже на тротуаре рядом с часовней. Задыхаясь от этого чертового подъема на холм.

Оглянулась снова, уже стоя здесь, наверху, рядом с черными воротами монастыря, усеянными пятнами ржавчины, как лишаем.

Картина изменилась с точностью до наоборот. Теперь отсюда, с холма, были видны лишь крыши низеньких купеческих особняков Хлебникова переулка, вход в Безымянный переулок и там, внизу, этот заброшенный дом со слепыми темными окнами. Он, как и стена монастыря, словно преграждал выход с то ли площади, то ли просто низины, которую во время ливней, наверное, затапливало до самых подвалов.

В кронах тополей в роще каркали вороны. Их кто-то потревожил. Свет уличного фонаря выхватывал из тьмы лишь купол часовни. Деревья и кусты росли довольно густо. И пахло в этих зарослях сыростью и тленом, органикой, грибами, мокрой гнилой листвой.

Они услышали какой-то звук. Шорох…

– Эй, есть тут кто?! – громко крикнул лейтенант Лужков. – Лучше выходи. Мы полиция!

Шорох в стороне…

Вроде как за часовней…

Они двинулись вперед.

Шорох…

Еще какой-то звук – то ли вздох, то ли всхлип.

У них не было при себе даже карманного фонаря. А сюда не доходил свет фонарей уличных. Но было не совсем уж так темно.

Вот стены часовни, покрытые желтой краской, разбитые ступени. Потеки сырости на штукатурке и мох. Катя видела все это, пока они огибали часовню.

Шорох… Словно кто-то прятался от них, уводя все дальше и дальше.

Но нет. Это неточно – кто-то прятался, но не уводил.

Прятался там… Впереди, в нише стены.

Катя увидела перед собой эту нишу, а в ней массивную фигуру. Белые кроссовки, спортивные брюки, темная куртка. Светлые волосы.

Толстая женщина стояла спиной к ним, вдавившись лицом в сырую штукатурку стены.

– Полиция… – Лейтенант Лужков при виде обычной женщины сразу сбавил тон. – Пожалуйста, повернитесь и поднимите руки.

Женщина все так же стояла к ним спиной, не реагируя.

Они подошли ближе.

– Эй, кто вы? Почему вы убегали? – спросил Мещерский.

– Повернитесь лицом! – приказал лейтенант Лужков.

Катя тоже хотела что-то сказать… Ведь это та женщина, которая была там, в Безымянном, стояла на четвереньках возле своей жертвы и…

Женщина медленно обернулась. И Катя поняла: она видела ее раньше, днем, когда в переулке собралась толпа.

Но не смогла вымолвить ни слова. Увиденное потрясло ее.

Глаза женщины моргали, в них застыло безжизненное тупое выражение. А рот был густо вымазан кровью. Вот она высунула толстый язык и облизала эту кровь со своих губ.

Глава 11 Детский праздник

Дети носились по саду как угорелые – трясли старые яблони, топтали клумбу с осенними астрами и пускали мыльные пузыри из специального набора. Хохот и гвалт стоял на участке такой, что никто не слышал свиста и грохота проносившегося мимо ближайшей железнодорожной платформы скоростного поезда «Сапсан» Москва – Петербург.

– Деда, я принесла тебе колбаску.

– Спасибо, мое золотко.

Платон Николаевич Изотов всегда вздрагивал, когда внучка Снежанна называла его «деда». В свои пятьдесят восемь он выглядел на десять лет моложе – стройный, поджарый, элегантный, в модных очках в тонкой металлической оправе, с крашенными в светлый тон, зачесанными назад волосами, что нисколько не поредели. Это звонкое и требовательное «деда» пятилетней внучки выводило его из себя, особенно на людях.

Внучку баловали и жена Изотова, и ее дочь от первого брака – мать Снежанны. Жена была старше его на десять лет, и ее обращение «бабушка» уже не коробило. Она так и сияла, когда Снежанна кричала: «Бабушка Галя, гляди, что я нашла!» – и тащила ей на ладошке выкопанного из земли розового извивающегося червяка.

Жена Изотова лишь смеялась этим проделкам. Смеялась и ее дочь – мать Снежанны. Изотов дочь жены от первого брака так и не научился считать своей родной, хотя при женитьбе он, как послушный муж и отец семейства, удочерил девочку.

Все выходные и этот понедельник они проводили на даче жены, доставшейся ей от родителей. Это был большой дом в подмосковной Фирсановке, который они с годами кардинально перестроили, превратив почти что в особняк, пригодный для жизни и зимой, и осенью.