Призрак другой женщины

Мишин сунул ей салфетку, взятую со стола. Дождался, пока она вытрет лицо, высморкается, ободряюще потрепал девушку по плечу и пошел бродить по кухне, благо побродить было где.

– Были, – ответила она ему в спину, он как раз встал возле старинного буфета и рассматривал посуду за стеклом. – Сразу после бабкиной смерти приходили.

– Вы отказали?

– Да.

– Фарфор, я смотрю, коллекционный? – Мишин постучал длинным пальцем по стеклу.

– Не знаю. Доставался не часто… – Она попыталась вспомнить и не смогла. – Кажется, никогда.

– Ага. А почему отказали-то? Отчего бы не переехать в город, в центр?

– Это мое личное дело, – насупилась Катерина. Потом сочла, что грубить ей невыгодно, и добавила чуть мягче: – Это все, что у меня осталось от моей родни.

– А родители?

– Сгорели. Я была в детском оздоровительном лагере, когда случилось несчастье. Приехала на пепелище. Бабка тут же меня забрала, даже на похороны не остались.

– Вот как?

Мишин вернулся к ней. Но сел не на стул, а снова рядышком на диване. Прижавшееся к ней его крепкое плечо вдруг показалось надежным. И, даже несмотря на его противные въедливые вопросы, этот Олег Николаевич почему-то сделался ближе и вернее вчерашних ее защитников. Ненадолго, на минуту-другую, но вдруг стал ей ближе.

– У меня отсекло всю прежнюю жизнь тем вечером, – поделилась Катя, покосившись на Мишина; он слушал внимательно, не сводя глаз с посуды за стеклом старинного буфета. – Просто уезжала нормальной девочкой, а вернулась сиротой. Все стало иначе, все стало по-другому. И знаете, что самое страшное?

– Что? – Он оторвал, наконец, взгляд от старинного сервиза и взглянул на нее с прежним грустным сочувствием.

– Что ничего не осталось от прежней моей жизни. Ничего!!! Ни единого воспоминания, ни фотографии, ничего! Я их почти не помню… – Катя снова всхлипнула.

– Родителей?

– Да. И фотографии не сохранилось.

– А у вашей бабки?

– Она не ладила с сыном, с моим отцом. Что-то из-за его женитьбы на моей матери у них произошло. Какой-то скандал. Она считала, что сын неудачно женился. Мне иногда тоже по этой причине доставалось.

– Из-за чего?!

– Из-за того, что я очень напоминала ей мою мать.

– А-а-а, тогда я вашего отца очень даже понимаю, – улыбнулся Мишин, и его улыбка стала еще шире, когда он заметил ее смущение.

И тут же подумал вдогонку, что не могла девушка, способная так смущаться и краснеть, быть причастна к такому зверству.

Все его предыдущие симпатии как-то да выдавали себя. То в глазах мелькало что-то ненатуральное, то улыбка была фальшивой, то чрезвычайная печаль или веселость настораживала. Короче, были поводы у него сомневаться, были.

Тут же как-то все иначе…

– Ты чего такой кислый?

Кораблев Иван Георгиевич вызвал его ближе к семи вечера к себе, тут же коротко извинившись, что заставляет задерживаться. Завтра, мол, с утра вызывают в региональное управление. И ему надо быть хотя бы поверхностно в курсе происходящего. На самом-то деле Кораблеву просто не хотелось идти домой. А о ведении дел он все знал и без Мишина.

Скрипач все же объявился, мать его ети! И оказался именно таким, каким он себе и представлял: высоким длинноволосым дрыщом, с мутным взглядом и в неряшливой рубахе навыпуск. Его вчера полковнику представили, стоило порог переступить.

– Здравствуйте, здравствуйте. – Кораблев еще пытался улыбаться, пожимая вялую ладонь, показавшуюся ему влажной, но внутри все закипало.

Скрипач, как ни странно, жертвы его не оценил и через мгновение скрылся в комнате дочери.

– Отлично! – на яростном подъеме провозгласил Иван Георгиевич и хлопнул ладонями так, что звон в ушах появился.

Дочь, встав у двери собственной комнаты, смотрела на него устрашающе. Жена настороженно. Потом осторожно улыбнулась, попросила помыть руки и сообщила, что они скоро будут ужинать.

– Нет уж, увольте! – прорычал Кораблев, широко шагая к себе. – Принесешь мне в комнату. Я устал…

Больше он своих домашних не видел. Слышал только осторожное шуршание, мягкие шаги за дверью, потом звон посуды, снова шуршание. А потом жена пинком распахнула дверь их спальни и закатила ему грандиозный скандал. Типа он чудовище, солдафон, не желающий счастья дочери.

– Это с этим-то вялым упырем планируется у нее счастье?! – вытаращился на нее полковник, поначалу ничего вообще не понимая.

Это только потом ему сообщили, что молодые в спешном порядке собрали вещички и удрали от греха подальше. И будто бы Эдик инициировал это бегство.

– Он же человек достаточно высокой организации, сразу понял, что контакта с тобой у него не будет, – закончила жена, задохнувшись от гнева.

– Ага! Высокой?! Организации?! А я, стало быть, солдафон?!

И он вытолкал жену из комнаты и ночевать к себе не пустил, сочтя, что в квартире место ей найдется и спать на полу не придется.

Утром она демонстративно не встала, чтобы приготовить ему завтрак. А он сегодня не ответил ни на один ее звонок. Правда, позвонила она ему лишь однажды, в обед. Кстати, обед он проигнорировал. И решил вдруг, вызывая Мишина к себе в семь часов вечера, что напьется сегодня непременно. И пусть они знают!..