Призрак гнева

— Ты слышишь? — выговорил он. — Я с тобой не развожусь. Я тебя не отпускаю. Я ведь говорил, что по моей вере ты не можешь меня оставить? Так вот, я не отпущу тебя, Улла, не дам тебе уйти, что бы ты ни говорила. Я не верю, что ты меня больше не любишь. Я в это не верю, вот и все! Ты — моя жена, и ты ей остаешься. Я не принимаю твой развод, ма хридэ… мое сердце… потому что я тебя люблю. Родная моя, я тебя люблю, слышишь? — он опустил лицо в ее ладони. Улла осталась отстраненной, безучастной, и это сводило с ума. Кажется, дерись она, кричи, ругайся — ему и то бы было легче.

— Ну, скажи же что-нибудь! — он принялся целовать ее ледяные пальцы. — Пожалуйста, скажи хоть слово!

Она молчала. Бран прижал к своим щекам Уллины холодные ладошки. Как обручем, ему сдавило горло. Он силился вздохнуть — но не мог, мешала боль, вцепившаяся в сердце. Она вонзилась Брану прямо в сердце, торчала в горле, будто нож. Разодрала до самой сердцевины, как прилив, подобралась к глазам, ядовитая и острая, опалила веки. Слезы полились у Брана из глаз, такие горячие, что могли расплавить камень, и закапали девушке на пальцы.

Она не шелохнулась. Она была, как идол изо льда: ничто ее не трогало, не в силах было оживить. Слезы Брана струились по ее ладоням, будто дождь по оконному стеклу, капали на землю, но не проникали Улле внутрь. Дверь была закрыта, а внутри темно. Так темно, так холодно и пусто — стучи, не достучишься. Лед. Ледяные чары. И напрасно Бран пытался их разрушить, напрасно говорил и убеждал: ничто не помогало. Он лишь понапрасну бился о запертую дверь, — он все равно не получил ответа. Лед не растаял.

Она осталась, как была.

Глава 8

Когда стемнело, пришел Сигурд.

Улла лежала на соломе и, кажется, спала. Сигурд пробовал с ней заговорить, но безуспешно. Ярл начал упрашивать Брана вернуться в дом, только тот ни за что не соглашался. Под конец Сигурд, кажется, устал. Крикнул сторожей, которых поставил у двери конунг. Втроем они притащили в сарай дров и, убрав с полу солому, камнями отгородили небольшой очаг и развели огонь.

Сторожа ушли. В сарае немного потеплело. Скинув плащ, Улла подобралась к огню, села, обхватив себя руками. На Сигурда и Брана она не обратила ни малейшего внимания.

Чуть позже появилась Хелге. Мужчины молчали, как на похоронах. Хелге подсела к Брану, придвинула ему корзинку с провизией и заставила поесть. Она ушла лишь за полночь, Сигурд же остался спать в сарае.

А когда настало утро, Уллы с ними уже не было.

Они отыскали ее в одном из домов конунга, с рабынями, что готовили еду. Она работала с ними наравне, под их растерянными взглядами, ни с кем не разговаривала, сосредоточенно, будто заведенная, делала свое. Когда появились Бран и Сигурд, она их не узнала, как по чужим, скользнула по ним взглядом. Сигурд подозвал к себе рабынь и принялся что-то им внушать.

Потом Сигурд ушел, а Бран остался. Улла была все такой же безучастной. Была постоянно занята. Ее словно околдовали и, казалось, ничто на свете не сумеет остановить ее лихорадочное движение.

К полудню Бран отчаялся. Его убивал Уллин отстраненный вид, замучило всеобщее жадное внимание. Он сдался. Не говоря ни с кем ни слова, повернулся и побрел из дома прочь.

Он шел, куда глаза глядят. Быстро замерз, потому что плащ оставил в доме, однако ему было все равно, он не мог об этом думать. Не мог думать ни о чем. Он и сам стал будто замороженный. И когда, миновав сараи, наткнулся на толпу, Бран ничуть не удивился.

Люди стояли очень тесно, молчали, вытягивая шеи. Внутри, в середине, кто-то что-то говорил. Бран направился было мимо, но, узнав голос Видара, замедлил шаг.

Видар произнес внушительно и твердо:

— Об этом все давно знают, давным-давно об этом говорят. Разве это мои выдумки? Кто-нибудь от меня от первого это слышал?

Люди вокруг переглянулись. Бран остановился.

— Тот, кто считает, будто это все я придумал, пускай прямо мне в лицо и скажет, — продолжил Видар. — Ну? Кто осмелится?

Ответом было молчание. Потом в тишине отчетливо сказали:

— Об этом и впрямь давненько шепчутся, — по голосу Бран понял, что говорит старик. — Да только, поди ты знай, чи то правда, чи нет… Своими-то глазами нихто их не видал.

— А ты откель знаешь? — ответили в толпе. Старик гнул свое:

— Хто первый то разнес, оно неведомо. Да теперича и узнать нельзя. Но што касательно меня… я б не поручился, будто это правда.

Бран подошел поближе. Увидав его, те, что были рядом, расступились, и он протиснулся вперед.

Видар стоял на широком чурбаке. Заметил Брана, но ни слова не сказал. Посмотрел на старика, что был поодаль, и с насмешкой бросил:

— Вот и славно. Узнать нельзя — так и концы в воду. Правильно, а как же. Он же конунг. Давайте все ему теперь за это спустим, пускай продолжает всех позорить. Раз конунг, так ему позволено.

Старик покачал головой и ответил:

— Да ты погодь, не кипятись. Горячкой, слышь, бани не истопишь. Ты нам вот чего скажи: ты сам-то в это веришь? Взаправду веришь, ай как?

Сотня глаз уткнулась в Видара. Тот сухо усмехнулся: