Призрак Канта

— Витя, — сказала Нинель, и губы у неё затряслись, — прости меня, Витенька!.. Я не могла! Никак не могла! Когда ты решил дом продать, у меня сердце перевернулось!

Виктор Захарович тяжело встал, зашаркал к ней, сел рядом на диван и обнял её. Нинель горько заплакала.

— Бедолага, — сказал Захарыч, гладя её по голове. — Ты бы со мной поговорила. Ты бы мне открылась, неужели я б не понял!..

— Ничего бы ты не понял, Витенька, — прорыдала Нинель. — Разве ж я могла!..

— Человека погубила, — покачал головой Виктор Захарович, — натворила дел…

— Витенька, прости!..

— Да я-то что! Я прощу, а вот… люди простят ли?…

Саня вдруг встал, словно принял какое-то решение. У него как-то заострилось лицо, и по лицу и по движениям стало понятно, что он сильный, опытный, жёсткий человек — совсем не такой, к какому они привыкли за последнее время.

— В тюрягу вас не примут, это точно, — сказал он, и Василий Васильевич усмехнулся. — Да и старая вы уже!

Нинель Фёдоровна перепуганно уставилась на него.

— Доказательств у нас нету, а те, что есть, — фуфло. Придётся вам отсюда съехать, из вашего драгоценного дома. Я прослежу за этим.

— Куда съехать? — спросила Нинель с ужасом.

— А в рыбхоз. У меня хозяйство небольшое на косе, рыбу там разделывают, консервы крутят. Там доживать будете. Без права переписки.

— Я не хочу рыбу разделывать, я не могу, — Нинель вновь зарыдала. — Я здесь хочу, я за этот дом жизнь отдам!

— Да вы уже отдали, — сказал Василий Васильевич. — Разве вы так и не поняли?…

— Сериал, — провозгласил Стас. — Ну, прям мыльное мыло!.. Не поверит никто!..

— Заткнись! — хором велели ему Кристина и Софья.

— Я друга потерял, — продолжал Саня хмуро, — хотя не разобрать теперь, кто мне он был-то, друг ли, враг ли!.. — Он пошевелил складками на лбу, словно на что-то решаясь, и почти крикнул Василию Васильевичу в лицо, словно именно он, инженер Меркурьев, был во всём виноват: — Я как стал бумаги смотреть, так и понял, что есть я последний лошара!.. Всю жизнь, веришь-нет, Ванюшка у меня деньги тырил! Я с ним по-братски, как с родным, а он!.. И ведь порядочно натырил! Самой малости не хватило, чтоб дом купить, мои капиталы понадобились, ёшкин-матрёшкин! Кабы чуть больше натырил, купил бы он дом этот, и дело с концом!

Василий Васильевич сочувственно смотрел на страдальца. Мура поднялась и потянула Меркурьева за руку. Он с трудом встал.

— Ты что?

— Выйдём на минуточку.

— Куда?

— Пойдём, пойдём!..

Василий Васильевич зашаркал ногами почти как Виктор Захарович, и уже из коридора услышал, как Софья сказала:

— Пап, можно я внимательно посмотрю бумаги?

— Мура, куда ты меня тащишь, — зашипел Меркурьев. — Сейчас самое интересное начнётся! Трагедия закончилась, сейчас будет марш энтузиастов и воссоединение любящих сердец!

— Успеешь, — буркнула Мура и подтолкнула его в спину.

Они вышли в вестибюль с готическим окном и круглым столиком. За столиком сидели двое, совсем незнакомые. Василий Васильевич оглянулся на Муру. Она приложила палец к губам.

Он опять посмотрел.

Двое, он и она, пили кофе. Большой медный кофейник стоял на спиртовке посреди стола, тонкие чашки были наполнены до половины. В вестибюле приятно пахло.

— Ну вот, — говорил он. — Всё и закончилось. А ты всё — времени мало, времени мало!

— Так его и было мало, — она улыбнулась. — Если бы мы их не торопили, они до сих пор бы спали!

Он протянул руку и дёрнул её за нос. Она захихикала.

— И дом пропал бы, — сказала она, посерьёзнев.

— Камень не мог пропасть, — возразил он. — Он ведь оказался у хозяйки! У хозяйки дома!..

— Хорошо, что она здесь, — согласилась женщина. — Кофе добавить?

Меркурьев ещё раз оглянулся на Муру, наклонился к её уху и прошелестел:

— Кто это?

— Старик со старухой, — ответила Мура. — Которые жили у самого синего моря!

— Так они молодые совсем! Как мы!

— Ну да, — согласилась она. — Молодые.

— Подожди, — сказал Василий Васильевич. — Сейчас, сейчас! Это смотритель маяка и его жена?

Мура кивнула.

— Это они там пили кофе и слушали музыку?

Мура опять кивнула.

— А «Философия Канта» их рук дело?

Она опять кивнула.

— А богдыхан с отломанной башкой?

— Они не могли допустить, чтобы дом пропал, — прошептала Мура. — И помогали нам, как умели.

Зазвучали шаги, Меркурьев оглянулся. Мимо них прошёл Иммануил Кант в пальто и с ковровым саквояжем.

Увидев сидящих за кофе, он приподнял шляпу, приветствуя их, а потом повернулся к Василию Васильевичу и Муре.

— До свидания, молодые люди, — сказал он галантно и зашагал к двери.

— Вот и всё, — задумчиво произнесла Мура, когда Кант шагнул за порог.

За столиком уже никого не было.

Василий Васильевич помолчал.

— Мы их больше не увидим? — спросил он наконец.

Мура вздохнула:

— Я пока не знаю. Я многого ещё не знаю, Вася.

Вокруг Кафедрального собора лежал снег, и это было очень красиво — чистый снег на изумрудной траве! Липы, ещё не совсем облетевшие, время от времени роняли на снег холодные жёлтые листья.

Мура фотографировала листья на снегу, и ей казалось — это самое прекрасное, что она видела в жизни.

Василий Васильевич слепил слабый снежок, кинул и попал ей точно в серединку того места, в которое метил.

— Вася!