Призрак киллера

Щелкунчик бы и сам пошел, во всяком случае, он собирался это сделать. Но, проснувшись утром, почувствовал себя скверно. Не физически, а скорее морально. Было противно вспоминать о прошедшем вечере и о том, как он ночью пришел домой. Все в этот раз было как-то не так. Никогда он не вспоминал о своих жертвах, об обстоятельствах их «устранения». Просто не брал в голову. Он умел отключаться от «работы»… А тут не покидало ощущение гадости. То ли гадости того, во что он окунулся, то ли гадости содеянного. Зарезать беззащитного мальчишку… Тьфу ты, пропади пропадом!

Он встал, прошелся по комнате. В прихожей собирались уходить Надя с детьми. Надя ни о чем не спросила Щелкунчика, ей было достаточно его подавленного вида. Да она и побаивалась спрашивать. Знала, что правды Щелкунчик все равно ей не скажет… А может быть, просто боялась, потому что вдруг муж однажды возьмет, да и скажет правду? А узнать правду Надя тоже боялась…

На полу в детской комнате валялась брошенная Полиной кукла Барби. У нее было несколько таких кукол, и девочка, заигравшись, наверное, просто забыла одну из них на полу.

Кукла была сделана, как живая женщина — стройная, с настоящей прической, в красивом наряде. Эти Барби специально делаются с соблюдением всех признаков правдоподобия, чтобы все было как в жизни — типичная маленькая женщина…

Кукла лежала на полу, раскорячив руки и ноги, бессмысленно глядя стеклянными глазами в потолок. Мертвое подобие женщины…

В памяти сразу всплыла вчерашняя картина — лежащий на полу убитый Алексей Борисович в нелепом женском наряде, с остекленевшими глазами.

Щелкунчик взорвался неожиданно. Вызвал из прихожей уже собравшуюся уходить Полину и наорал на нее. Зачем она разбрасывает своих кукол по комнате? Неужели трудно было прибрать за собой?

Он орал на дочку, смотрел, как она, растерянная его внезапным приступом ярости, стоит перед ним… У Полины от неожиданности и несоразмерности проступка и гнева отца затряслись губы. Она ничего не понимала. А Щелкунчик распалялся, орал дальше, уже прекрасно внутренне понимая, что орет вовсе не на Полину…

А на кого? Скорее всего — на себя самого…

Влетела в комнату Надя, схватила девочку, увела, странно при этом посмотрев на Щелкунчика. Только тогда он внезапно остановился, как бы опомнился. Как глупо все получилось, надо будет потом извиниться перед Полиной, зря он так с ней поступил. Как будто это она виновата в том, что он вчера сделал…

Днем раздался телефонный звонок.

— Очень хорошо, — сказал знакомый уже мужской голос, едва Щелкунчик снял трубку. — Теперь второе задание, вы ведь не забыли?

— Нет, не забыл, — угрюмо ответил Щелкунчик. Он удивился, как быстро заказчики узнали об исполнении. Похоже, их отчего-то волновал этот странный молодой человек…

— Все, что требуется, как обычно, в конверте. — продолжал голос. — Спуститесь вниз, возьмите в вашем ящике для корреспонденции. Только поспешите, а то обидно будет, если достанется местным хулиганам.

В трубке послышались гудки отбоя, говорить было больше не о чем, и заказчик повесил трубку, не попрощавшись.

* * *

Конверт был такой же, как и предыдущий. Деньги и фотография. «Барсуков Владилен Серафимович. Генеральный директор Синегорского металлургического комбината…» Вот что было написано на обороте снимка. Щелкунчик перевернул фотографию, всмотрелся в лицо изображенного там человека.

Это уже что-то… Это тебе не несчастный московский интеллигент. Человеку на снимке на вид лет пятьдесят с лишним. Он грузный, с кудлатой головой, в которой блестит седина, с оттопыренной нижней губой, властным взглядом. Густые брови вразлет и немного сросшиеся на переносице, совсем как у Брежнева… Не зря же того называли «бровеносец»…

Это — серьезный человек, сразу видно. Генеральный директор металлургического комбината — царь и бог… Синегорье — это очень далеко, можно сказать, на краю света. Наверное, этот Владилен Серафимович там у себя самый главный человек, его весь город знает. К такому подступиться тяжело, фиксируется каждый контакт.

Про таких людей Щелкунчик знал немало, мог себе представить, что и как. У него уже было несколько подобных «клиентов». Он справился и с ними, но все они не были такими крупными птицами, как Владилен…

Кстати, Владилен — смешное имя. Наверное, его родители были очень набожными в коммунистическом смысле людьми, раз назвали сына так варварски. Владилен — значит Владимир Ленин. Было же такое… До какого ослепления можно довести целый народ…

Щелкунчик посидел, держа фотографию в руках, пытаясь встретиться взглядом с изображенным там человеком. Не получалось. Нет, никак не получалось. Чей-то взгляд все время ускользал в сторону — то ли взгляд Щелкунчика, то ли этого Владилена…

— Ну ничего, взглядами мы еще встретимся, — сказал себе Щелкунчик спокойно. Он был уверен в успехе дела, хотя еще не представлял себе, как ему удастся добраться до Владилена Серафимовича. Каждый раз это получалось по-разному, каждый раз надо было что-то выдумывать, но неизменно приводило к успеху…