Призрак кургана

Андрей Трушкин всего на пару лет старше Влада, из рабочей семьи. Ему было четыре года, когда к власти пришли большевики, он не помнит, как было раньше. Прошел ту же школу, что и все, – пионер, комсомолец. После школы – солдат ОГПУ с опытом раскулачивания деревни. Трушкин – грамотный парень, основы марксизма-ленинизма отскакивают у него от зубов. Увлекается шахматами и классической музыкой. Он даже поставил как-то Владу кусочек из «Весны священной» с недавних пор запрещенного в СССР эмигранта Стравинского. Владу не понравилось – дикая, языческая музыка, она чем-то напомнила ему сибирский лагерь.

– Мы земляки, – со странной гордостью сказал Андрей. – Он тоже родился в Ораниенбауме. Стравинский, в смысле.

В редкие свободные часы они гуляют по улицам, и Андрей показывает ему величественный и прекрасный город. Интересно, в Швеции тоже есть такие города? Широкие проспекты, неописуемой красоты соборы и дворцы. Милиционеры, завидев их синие с красными околышами фуражки, подобострастно поднимают руки к козырьку. А прохожие начинают говорить шепотом и стараются перейти на другую сторону улицы. Это приятно – Влад чувствует значительность. Как ему не хватало этого чувства в первые годы!

Они заходят в кафе и прокуренные рестораны. В грузинской шашлычной Влад впервые пробует красную фасоль с орехами и какой-то остро пахнущей зеленью. («Лобио! Любимое блюдо товарища Сталина!» – шепчет ему Трушкин.)

Неплохо, но шашлык вкуснее.

Вино, пиво и водка в ресторанах льются рекой, но Трушкин, как и Влад, почти не пьет. Его любимый напиток – какао «Золотой ярлык». Лучшее в мире какао – советское, утверждает Андрей, хотя, где именно в СССР выращивают какао-бобы, сказать не может. Наверное, где-то в Грузии, на родине товарища Сталина.

Он, Влад, теперь получает зарплату, небольшую, но хватает. В конце концов, ему не так много надо. В магазине рядом с общежитием он покупает триста граммов копченого угря – толстая продавщица в замызганном белом халате с почтением смотрит на его форму и взвешивает лучший кусок. Без головы. В общежитии он отрезает кусок жирной рыбы и вдруг вспоминает берег по другую сторону Балтики. Его берег. Рыбаки тоже коптили угря и угощали мальчишек. Там им, правда, доставались в основном головы и хвосты.

Надо бы как-то дать о себе знать матери. Написать письмо. Но это невозможно. Там, за границей, полно шпионов, а тех, у кого связи с иностранцами, автоматически зачисляют в шпионы.

Писать письма – опасно для жизни.

Через три месяца он получает первую награду от Рузаева – швейцарские наручные часы со светящимися стрелками. Скорее всего, реквизированные у кого-то из заключенных. Он то и дело смотрит на свое левое запястье – работы все больше, а времени все меньше. Поток арестованных растет с каждым днем. Больше имен, больше врагов народа. Еще не все выявлены и разоблачены.

Как-то раз он заходит к Трушкину в кабинет – тот пишет что-то на машинке, а рядом лежит конверт с маркой, на которой изображен пилот в шлеме и в очках. И адрес: Ольге Васильевне Бибиковой, Ленинград…

– Андрей!

Тот вздрагивает, будто его застали за чем-то непристойным.

– Что ты пишешь?

Влад прекрасно помнит эту фамилию: Бибиков. Максим Бибиков. Девять граммов в шею.

– Я же его расстрелял!

– А жена? Пишу, что умер в тюрьме от воспаления легких. Пусть знает, что не на что надеяться. Может, замуж выйдет. – Трушкин коротко и неискренне засмеялся.

Оказывается, Трушкин уже написал несколько таких писем – у кого инфаркт, у кого воспаление легких.

– Не на что надеяться, – повторяет Трушкин. – Пусть знают. Жизнь-то продолжается.

Арон очень хорошо его понимает, но Влад в ярости.

– Завязывай с этим немедленно. Будешь продолжать – напишу рапорт.

Тюрьму с восхода солнца осаждают родственники арестованных – угрюмая серая толпа, главным образом женщины в платках и телогрейках, но попадаются и расфуфыренные дамочки с накрашенными губами и дорогими серьгами в ушах. Все с сумками и свертками – а вдруг возьмут передачу?

Влад привык.

– Органы разберутся – говорит он. – Не виноват – значит, отпустят.

А почему эти-то на свободе? Не может быть такого – муж вредитель и троцкист, а жена – пламенная советская патриотка. Зло надо вырывать с корнем. Часто, конечно, забирают и жен, и родителей, но толпа у ворот тюрьмы не уменьшается.

Почему бы разом не арестовать и не расстрелять всех врагов?

Этого он не понимает. И на тот случай, если Влада в его энкавэдэшной форме остановят на улице, он выработал такой взгляд, что спрашивающий вздрагивает, отшатывается и спешит уйти.

Взгляд настоящего чекиста.

А если какая-то особенно настырная тетка не унимается, бежит за ним, стараясь приноровиться к его широкому шагу, и продолжает задавать вопросы, он останавливается и коротко отвечает:

– Переведен в другое место.

И это правда. Всегда правда. Он не унижается до лжи.

Герлоф

Герлоф старался не выходить на улицу в жару – бродил по прохладным коридорам.

Легко и удобно – ни кочек, ни затаившихся в траве камней, – но уж очень одиноко.

Его почти никто не навещал – у Иона полно работы, а Тильда уехала в отпуск.