Призрак мадам Кроул

Сутулость и правда была присуща Скрупу Марстону. Худое желтоватое лицо, пронзительные карие глаза и черные длинные волосы подчеркивали его уродство.

– Я не отец этому существу со спиной хряка! Я не отец ему, черт бы его побрал! Скорее уж я назову своим сыном эту кочергу! – кричал обычно старик, намекая на длинные тонкие конечности старшего отпрыска. – Вот Чарли – человек, а это – мартышка. В нем нет ни благородства, ни ловкости, ни мужественности – ни одной черты Марстонов!

Будучи изрядно пьяным, старый сквайр нередко клялся, что Скруп никогда не будет «сидеть во главе этого стола и пугать людей из Гилингден-холла своей чертовой топорной физиономией!».

Красавчик Чарли, напротив, мог о себе позаботиться. Он прекрасно ладил с лошадьми и любил выпить, а все девушки буквально сохли по нему. Он был Марстоном до последнего дюйма своего шестифутового роста.

Впрочем, и младший сын с отцом однажды повздорили. Старый сквайр так же свободно обращался с хлыстом, как и со своим языком. А в тех случаях, когда применить оба оружия было практически невозможно, он, дабы приструнить «зарвавшегося парня», с легкостью раздавал тычки и подзатыльники. Красавчик Чарли, однако, считал, что настало время с физическими наказаниями покончить. Однажды на званом ужине, когда портвейн лился рекой, от Красавчика прозвучал намек на брак с Марион Хейворд, дочерью мельника, которого старый джентльмен недолюбливал. Будучи в изрядном подпитии и имея более ясные представления о кулачном бое, чем о самообладании, он, к удивлению всех присутствующих, влепил пощечину Красавчику Чарли. Юноша с гордым видом запрокинул голову и ничем не ответил отцу – разве что брошенным на пол графином. Но кровь старика вскипела, и он вскочил со стула. Чарли тоже вскочил, решив, что больше не станет терпеть бесчинство. Пьяный сквайр Лилборн, сделавший попытку разнять их, полетел плашмя на пол, порезав ухо осколками стаканов. Раскрытой ладонью Красавчик Чарли отбил удар своего отца и, схватив его за галстук, прижал к стене. Рассказывали, что лицо старика никогда не было таким багровым, а глаза – такими выпученными. Чарли же крепко держал его обеими руками.

– Ну, говорю же… не делай больше подобных глупостей, парень, и я не стану тебя бить, – прохрипел отец. – Ты сам знаешь, что поступил глупо. Не так ли? Давай, Чарли, дружище, отпусти меня, говорю тебе, и сядь обратно.

На этом драка закончилась, и, думаю, это был последний раз, когда сквайр поднял руку на Красавчика Чарли.

Но те дни прошли. Старый Тоби Марстон лежал теперь, холодный и тихий, под ветвями могучего ясеня в саксонских руинах. Он занял свое место среди остальных представителей старинного рода Марстонов, обратившихся в прах и преданных забвению. Потертые высокие сапоги и кожаные бриджи, треуголка, какие все еще носили пожилые джентльмены того времени, примелькавшийся красный жилет почти до колен и свирепое, как у мопса, лицо старого сквайра стали лишь картинкой из воспоминаний. А братья, между которыми он посеял непримиримую вражду, в траурных костюмах с иголочки яростно спорили по разные стороны стола в большой дубовой гостиной. В той самой гостиной, так часто оглашавшейся шутками и грубыми песнями, руганью и смехом приятелей-соседей, которых старый Тоби из Гилингден-холла любил созывать.

Эти молодые джентльмены, выросшие в Гилингден-холле, не привыкли стесняться в выражениях и, если надо, без колебаний пускали в ход кулаки. На похороны старика ни один из них не успел: смерть его наступила внезапно. Тоби Марстона уложили в постель в том веселом и сварливом состоянии, которое наступало у него после портвейна и пунша, а утром нашли мертвым: голова свисала с кровати, а лицо почернело и опухло.

Теперь воля сквайра отобрала у нелюбимого им горбуна Гилингден, передававшийся по наследству от отца к старшему из сыновей с незапамятных времен. Скруп Марстон был в ярости. Его низкий резкий голос, оскорблявший покойного отца и живого брата, гремел на весь дом. Бурные обвинения подкреплялись тяжелыми ударами кулака по столу, разносившимися по большому залу. В ответ раздавался еще более грубый голос Чарльза, сменившийся затем быстрой чередой коротких фраз с обеих сторон. Голоса братьев зазвучали вместе, становясь все громче и злее. Увещевания испуганных адвокатов тонули в этом шуме, но потом крики внезапно стихли. Скруп выбежал из комнаты – бледное разъяренное лицо казалось еще белее на фоне длинных черных волос, темные глаза яростно сверкали, кулаки были сжаты. Гнев придавал его судорожным движениям еще бoльшую неуклюжесть.