Призрак Мими

– Без проблем, – ложь давалась Моррису все легче. – Вам надо проехать в общежитие. – Он объяснил, как туда добраться.

– Однако вы этого не сказали карабинерам.

– Чего именно?

– Про незаконные дела. И про то, что синьор Позенато уволил эмигрантов.

Моррис удрученно повесил голову.

– Конечно, надо бы было сказать. Но я, понимаете, слегка растерялся. Я имею в виду, когда нашел офис в таком виде. А карабинеры принялись расспрашивать, что я увидел, когда вошел, который был час, откуда я им звонил и так далее. Суматоха, знаете… Они продержали меня около часа, и почти все время что-то фотографировали, измеряли, и все такое.

– Ясно, ясно… – Марангони как будто даже подмигнул помощнику.

– Лишь потом мне пришло в голову, что случившееся может быть как-то связано с эмигрантами.

На самом деле идея его осенила всего пару минут назад, и, без преувеличения, блестящая: Бобо убили эмигранты. Не поделившись ею с карабинерами, он только усложнил себе задачу. В любом случае следует помнить: каковы бы ни были реальные обстоятельства чьей-либо смерти, обязательно найдется и другая, вполне правдоподобная версия. Потому что желающих разделаться с кем угодно всегда хоть отбавляй.

Полицейские уже направлялись к двери, но Моррис так вознесся в собственных глазах, что задержал их:

– Извините, вы говорили, что хотите задать мне два вопроса. Я бы предпочел не откладывать второй до следующей встречи.

Они стояли в холле на шахматной плитке, среди лакированных портретов, висящих на пыльной штукатурке, с чугунным канделябром над головой. Да, многое предстоит усовершенствовать в доме Тревизанов, прежде чем здесь можно будет зажить в свое удовольствие.

– А… – спохватился Марангони. Помощник полез в блокнот. И тут они вспомнили. – Да, наш второй вопрос был таким: в котором часу вы покинули этот дом, принеся соболезнования по поводу кончины вашей тещи? И во сколько приехали на завод?

– Нет, сначала я поехал в общежитие, и только оттуда в офис. Да… понимаю, что вы имеете в виду. – Он, вздохнув, изобразил напряженное раздумье. – Ну, как я уже сказал карабинерам, точного времени не помню. Сперва я помчался сюда, как только узнал про синьору Тревизан – было где-то семь тридцать или восемь. На обратном пути посидел в кафе на площади, чтобы прийти в себя. Это мне напомнило смерть моей матери… – он замялся, сообразив, что фальшивит. – Потом поехал в общежитие, там поговорил с рабочим по имени Кваме. Вам продиктовать по буквам? Фамилии я не знаю, а может, это и есть его фамилия. В любом случае можете спросить у него, когда я приехал, потому что сам не помню.

– А вы никому не звонили из машины?

– Да нет как будто… Ах, да, звонил. Паоле, своей жене. Хотел обсудить приготовления к похоронам и все дела…

– Во сколько это было?

Моррис снова пожал плечами:

– Не знаю, право. Боюсь, вам придется спросить у нее. День был совершенно сумасшедший. Даже не верится, что все это стряслось на самом деле.

И хотя полицейские явно торопились по души Азедина и Фарука, Морриса продолжало нести:

– Знаете, мне сейчас кажется, что сегодняшнее утро было миллион лет назад, а потом сразу и синьора Тревизан, и Бобо, и еще фирму надо спасать, и похороны… А у вас было когда-нибудь такое ощущение, что все кругом абсолютно нереально и…

Толстяк Марангони так глянул на него сквозь сумрак, царивший в доме, что Моррис оборвал на полуслове.

– Мне, пожалуй, пора, – пробормотал он. – Надо разослать приглашения.

* * *

Глава семнадцатая

– Мо, – вполголоса позвала Паола с другого конца комнаты, где горели свечи.

Он поднял голову и напоследок бросил сочувственный взгляд на Антонеллу. В руке трупа, разделявшего их двоих, топорщился букетик. Цветочный аромат смешался с запахом полированной мебели и мастики для полов. Помпезные до невозможности часы пробили полночь. Наступили новые сутки.

Вспомнив, что надо перекреститься (уж не перестарался ли?), он отвернулся от покойницы и подошел к жене, стоявшей у дверей. – Та уже переоделась в ночную рубашку.

– Ты ни о чем не запамятовал? – небольшие глаза Паолы сверкнули, отражая огоньки свечей. Хватило в них места и Христу с окровавленным керамическим сердцем. Этот настенный кич первым пойдет на помойку, как только Моррис до него доберется… – Я тебя дожидаюсь битых полтора часа, – сказала она с укоризной. – Для чего, спрашивается, тебе приспичило оставаться здесь на ночь?

Лицо Паолы подозрительно разрумянилось. Моррис подумал, что она, похоже, уже успела удовлетворить сама себя – раза два, а то и три. Эта мысль и слегка огорчила, и возбудила его.

– Я не думал, что твоя сестра останется тоже.

– Ну и что с того, что она осталась? Не будешь же ты перед Антонеллой ломать комедию. Да что с тобой вообще творится?

– Я…

– Или ты собираешься до утра торчать у трупа? Так мама все равно этого уже не оценит. Она умерла.

Хотя Моррис не решился бы назвать себя набожным, он до глубины души ощущал, как возвышает человека почтение к священным традициям (если только не относить к ним эту дешевку, развешанную по стенам), и как оно идет Антонелле.

– Я не хочу оскорблять ничьих чувств.