Призрак Мими

Моррис попал в больницу в воскресенье, десятого апреля. Показательный, как он надеялся, процесс над Фаруком и Азедином был назначен на двадцать восьмое, и именно этот день (надо понимать, намеренно) назывался в качестве последнего срока уплаты выкупа в миллиард лир. В то же время полиция, невзирая на нажим со стороны карабинеров, отказывалась принимать ультиматум всерьез и не собиралась переносить судебное заседание. Марангони не сомневался, что эмигранты виновны и будут стерты в пыль жерновами юстиции. Пресса тоже с наслаждением барахталась в домыслах по поводу подметных писем. В любом случае, чувствовал Моррис, надо как можно скорей выбираться из больницы.

Но Дионизио объяснил, что пациентов с его диагнозом врачи обязательно наблюдают еще четверо суток после снятия швов. Очень важно, как будут выглядеть прооперированные участки. «В каком смысле?» – потребовал ответа Моррис. Его нетерпение росло. После целой недели бездействия каждая секунда казалась на вес золота. Он должен, должен наконец знать, что с его пальто! Нельзя допустить ни малейших подозрений на свой счет.

«Кожа может сильно висеть. Она очень серьезная». Моррис только пожал плечами. Нетрудно было догадаться, что спорить здесь не приходится.

Но вдруг он понял, что отчаянно, даже злорадно жаждет видеть, как воспримут люди его нынешнее, и впрямь чудовищное лицо. Моррис, во всяком случае, с наслаждением вынесет свой приговор ближним, да и любопытно узнать, насколько он был прав или не прав, доверяясь им. Так что, поболтав с Дионизио о том, насколько удобнее стали пригородные поезда с тех пор, как двери могут открывать сами пассажиры, Моррис дождался, пока придурковатый санитар удалится, достал из шкафчика свои вещи, переоделся в загаженном туалете и благополучно покинул больницу ровно на девяносто шесть часов раньше, чем кто-либо мог ожидать.

Пока все шло как надо. Первым делом он взял такси до центра, а там устроился за одним из столиков, превративших Пьяцца-Бра в подобие разноцветной шахматной доски. Глянув поверх газеты на подошедшего официанта, он без труда заметил тщательно скрываемое замешательство. Моррис заказал аперитив и легкую закуску, а затем обратил подранную собачьими клыками маску к толпе весенних туристов, прогуливавшихся по эспланаде. Щурясь от яркого солнца, японцы и немцы сворачивали от живописных руин арены к пестрым стойкам баров, задерживались на секунду, выбирая между голубым, зеленым, желтым, белым, розовым – кричащих или приглушенных тонов, – пока беззаботно скользящие взгляды не спотыкались о голый череп и пунцовые шрамы на заштопанном лице. Подсознательная реакция была мгновенной. Так смотрят люди на любого, кто хоть невольно, но болезненно заденет их понятия о приятном и пристойном. К примеру, на малолетнего идиота, тычущего ложку с кашей себе в глаз. Священник ускорил шаг и невольно перекрестился. Дама гвардейского роста притворилась, что увлеченно разглядывает нечто у Морриса за спиной. Один малыш уставился, разинув рот, но мамаша тут же потащила его прочь.

Моррис ухмыльнулся. Надо полагать, гротескно. Набрав номер на мобильном телефоне, который купил специально для больницы, он произнес: «Я стал чем-то вроде ходячего напоминания о бренности земной юдоли. Это мне подходит, Мими!»

Он уже начал привыкать к мысли, что отныне одним своим видом станет выводить людей из равновесия. Ну и что? В конце концов, разве он не выбрал для себя с самого начала такую роль, особенно с баловнями судьбы вроде Паолы и Бобо?

«Знаешь, Мими, я все больше подозреваю, что именно это назначил мне Господь, послав в безумную схватку с бешеным псом…»

Он оборвал фразу и машинально набрал отцовский номер. Но борова не оказалось на месте; кроме того, он наверняка не помнил про Моррисову ветрянку. Любое событие из папашиной памяти алкогольные пары уносили за неделю-другую. Может, оно и к лучшему. В последние дни Морриса, похоже, было очень легко отвлечь, а ему надо сосредоточиться на предстоящих событиях.

Только он дозвонился Антонелле, как на другой стороне площади заметил Форбса, чей кричащий галстук бросался в глаза за сотню метров.

– Pronto?

Форбс был в компании человека помоложе – сдается, не из эмигрантов, поскольку тот носил бороду. Разглядеть его как следует мешала толпа японцев. Однако почему это так беспокоит?

– Это Моррис.

Тихий голос невестки дрожал, словно она с трудом сдерживала слезы. Что-то там еще стряслось. Наблюдая краем глаза за Форбсом и его подозрительно знакомым спутником, Моррис заставил себя сосредоточиться на Антонелле – и тут же поразился, до чего похож ее голос на голоос Мими.

– Сегодня мне придется задержаться, – меж тем объясняла она. – Так что времени нам хватит только на одну главу.

Моррис ее успокоил. Сегодня он готов безропотно скучать в постели: врачи сказали, его скоро выпишут. Ложь далась на удивление просто. Проблема в том, чтобы не забыть. Вечером Антонелла придет в больницу, значит, надо вернуться.

– Послушай, только не вздумай платить. Я имею в виду выкуп.