Призрак Небесного Иерусалима

Маша сидела рядом с Иннокентием в машине перед подъездом. Он ничего уже не говорил, просто держал ее безжизненную руку в своей, а она очень хотела поплакать именно сейчас, и почему бы не на плече у Иннокентия, ведь уже давно – с похорон отца – запретила себе такое действо на плече у мамы. Чтобы не испугать, не усугубить ее горя, оберечь. Но сейчас не плакалось, и, сглотнув горькую слюну, Маша тихонько высвободила свою руку и забрала сумку с заднего сиденья.

– Я пойду, – сказала она.

– С тобой все нормально? Проводить тебя до двери? – Иннокентий смотрел на нее обеспокоенно.

– Не задавай идиотских вопросов из американского кино, – огрызнулась она. – Со мной все нехорошо. Но много лучше, чем с Катей. И до дверей я дойду сама. – Она вышла из машины, махнула рукой и зашла в подъезд, подошла к лифту. Дверь лифта открылась, и из него вышел… Андрей Яковлев, ее непосредственный начальник.

Маша удивилась, но так – пассивно удивилась: и вы тут, значит. А зачем, собственно? Она заметила, с какой жалостью он на нее смотрит, и отвела глаза: да, конечно, она не спала ночь, у нее опухшие веки и бледный вид. Да, она хотела вызвать у него восхищение своими сыщицкими способностями, а вместо этого он смотрит на нее оценивающе и сочувственно, как на тетку в метро, перед тем как уступить ей место.

– Добрый вечер, – произнесла она и сама удивилась, как тускло звучит ее голос.

– Маша, я только что от вашего отчима, он сказал, что вы на поминках. Я пытался звонить…

– Я отключила телефон, – кивнула Маша. – У вас что-то срочное?

– Да, – поймал ее взгляд Андрей. – Мы можем поговорить?

– Конечно. Пойдемте ко мне.

– Ммм… – замялся Андрей. – Мне бы хотелось сделать это на нейтральной территории, если возможно.

Маша безразлично кивнула: на нейтральной так на нейтральной. И, выйдя из подъезда, жестом пригласила Андрея присесть на скамейку. Андрей неловко сел рядом, глядя в замешательстве на выделяющийся в летних сумерках светлый профиль с горестно опущенными уголками губ. Он не знал, с чего начать, а Маша молчала, думая о том, что сегодня уже сидела на лавочке рядом с Катиным домом. В который приехала в первый и, вероятно, в последний раз.

– Слишком поздно, – тихо сказала она.

– Что? – переспросил Андрей.

– Я плохая подруга, – повернула к нему лицо Маша и усмехнулась.

Андрей опустил глаза, не выдержав противоречащего усмешке, жалобного, почти детского взгляда.

– Мы все плохие, когда умирают наши близкие, – сказал он, глядя на изящные кисти рук, зажатые между коленями. На одном из запястий мерцали в сгущающихся сумерках тонкие серебряные браслеты. – Кто может после смерти матери сказать, что он был хорошим сыном? Или хорошим родителем после смерти детей, если доведется такое перенести. Разве нет? Я уверен: вы были хорошей подругой. – Андрей поднял на нее кажущиеся совсем черными глаза.

– Почему вы так думаете?

Ему показалось, или она действительно ждала от него утешения, ответа на вопросы без ответа? Бедная богатая девочка. Андрей вздохнул, ответил:

– Потому что, если бы это было неправдой, вы бы сейчас так не переживали, верно? – Помолчал. – Простите, Маша, но я и пришел к вам по вопросу, связанному со смертью вашей подруги.

Маша нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

Андрей еще раз вздохнул и сам разозлился на свою нерешительность:

– Екатерина Ферзина погибла не в аварии, Маша. Досмотр тела не дал окончательных результатов. Но ряд вопросов все-таки возник. А последующий анализ транспортного средства подтвердил имеющиеся подозрения.

Маша молчала.

– Вашу подругу убили.

Маше показалось, что она внезапно очутилась под водой – как тот несчастный Ельник. Стало невозможно дышать, она чувствовала только, как черная венозная кровь, словно в замедленной съемке, с мрачной торжественностью переливается по венам, чтобы вдруг бешено застучать в ушах.

– Маша! – услышала она издалека голос начальника Яковлева.

– Виа Долороза… – прошептала она, прежде чем провалилась окончательно в темноту.

* * *

Очнулась она оттого, что стало больно затекшей шее – она привстала и попыталась со стоном повернуть голову: взгляд уперся в голубую джинсу, чуть пахнущую табаком.

– Тебе лучше? – раздался сверху голос Андрея. – Прости, я пару раз ударил тебя по щекам.

Маша подняла ладони и прижала к лицу – оно и правда горело. Она потихоньку приподнялась, поддерживаемая им за талию.

– Извините. – Голос получился хриплый.

– Хоть это и не дело – мужчине первому предлагать перейти на «ты», – сказал ей Андрей, и она увидела, как блеснули в темноте его зубы, – но после тех оплеух, которые я тебе закатил, стажерка моя, «выкать» мне теперь уж совсем не с руки.

– Да, конечно, – автоматически согласилась Маша.

– Маша, – Андрей посерьезнел, – попробуй меня сейчас услышать. В смерти Кати нет твоей вины. В то же самое время нельзя исключать вероятность, что она каким-то образом связана с тем маньяком, в реальное существование которого мы еще недавно и сами не верили. – Он смущенно кашлянул. – Думаю, что ты была права, хотя вряд ли это тебя обрадует в данных обстоятельствах. Ты, кстати, что-то сказала, прежде чем упала в обморок?