Призрак Небесного Иерусалима

– Я никогда раньше не падала в обморок, – задумчиво произнесла Маша.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз, – философски откликнулся Андрей. – А все-таки, что ты сказала?

– Виа Долороза. Видите ли… – начала Маша и поправилась – Видишь ли, мы с Иннокентием уже тихо помешались на Небесном Граде и его земном представительстве. Никольская улица, по словам Иннокентия, совпадает с Виа Долороза в Иерусалиме.

– Ага, – только и сказал Андрей.

– И еще. Но это уже совсем глупости. – Маша подняла на него глаза. – Дело в том, что на Кате были надеты только мои вещи. – Маша выдохнула.

– Я знаю, – кивнул Андрей и взял ее за руку. Жест получился такой естественный, что Маша руку у начальства не отняла, а, напротив, крепко сжала.

– Катя очень часто брала у меня что-нибудь поносить. Но в этот раз на ней все, понимаешь, все – вплоть до нижнего белья – было мое. И это все-таки странно, согласись. И… – Маша замялась.

– Говори, я тебя слушаю.

– Из «своего» на ней оказалось только десять браслетов. – Маша протянула руку, браслеты легко звякнули. Андрей бросил на них рассеянный взгляд. Она продолжила: – Есть и еще одна странность: она взяла у моей мамы пару драгоценностей, вот. – Маша полезла в сумочку и достала мешочек, отданный днем Ритой. – Это золотой дутый браслет и кольцо. Ничего особенного – мама даже не заметила еще их отсутствия, дело не в этом. Они не сочетаются.

– Что?

– Они не сочетаются, Андрей, а Катя за этим очень следила. Белое золото не сочетается с желтым, серьги и кольцо в гарнитуре, и так далее. Я даже часто ее высмеивала за это, а она отвечала, что я драгоценностей все равно не ношу, мне не понять. Но на таком уровне – я понимаю.

Андрей озадаченно поднял бровь. Маша терпеливо вздохнула:

– Белый металл. Серебро. Не сочетается с золотом. Желтым.

– Угу, – хмыкнул Андрей.

– И потом… – Маша задумчиво потеребила браслеты. – Я помню эти браслеты – и мама Кати мне подтвердила: Катя их купила еще на первом курсе. – Маша подняла глаза на Андрея: – Сейчас их десять штук. Но… – Она запнулась. – Андрей, их было больше…

Андрей

Андрей сидел на веранде в освобожденном от хлама старом кресле и читал. Читал книгу, которую посоветовал ему прочесть Иннокентий: некоего М. П. Кудрявцева. Речь в ней шла об архитектуре старой Москвы. Он с мукой продирался сквозь текст, скорее профессионального, чем художественного толка. В муке, окромя заумного текста, была виновата хроническая усталость, и слабая лампочка, висящая под потолком, из-за чего необходимо было напрягать не только утомленные извилины, но и покрасневшие глаза.

Впрочем, возможно, виноват был и Раневская – пес лежал в углу и изредка бросал на хозяина молящие взгляды – не мог не учуять килограмма «Докторской», принесенной сегодня Андреем. Пора ужинать, но у Андрея, несмотря на бурчание в животе и молчаливый укор Раневской, не было сил подняться с кресла. Иногда, оторвавшись от картинок, которыми – слава богу – изобиловала книжка, он таращился сквозь давно немытые ромбики веранды во двор.

На улице стояла молочная, туманная, ночь уже, не вечер, шуршала от летнего ветра листва, изредка кричала ночная птица. Андрей вздохнул. И заставил себя вылезти из кресла. Раневская мгновенно вскочил и потрусил за ним к холодильнику. Со звонким чмоканьем открыв дрожащий от старости «ЗИЛ-Москва», Андрей несколько секунд оглядывал его внутренности. Обзор дал следующее: колбаса, не к ночи будь помянута, «Докторская». Парочка сморщенных от старости сосисок, кусок твердого, как камень, сыра, несколько просроченных йогуртов – это он когда-то хотел начать питаться более «здоровым» образом. Хотел в магазине, а дома уже запамятовал. Йогурты пора бы выбросить, но Андрей решил, что сделает это «потом». Выбрасывать еду ему было стыдно, поэтому обычно он дожидался последней стадии разложения, чтобы уж никто не смог бы его упрекнуть в таком безобразии, даже собственная совесть.