Призрак оперы N-ска

В следующий момент в туалете произошло нечто не совсем обычное: дверь кабинки стремительно и широко распахнулась, и из-за нее показалась Татьяна Егоровна. Сказать, что она была крайне разгневана, значило бы вообще ничего не сказать: в состоянии почти невменяемом, сжигаемая праведным возмущением редактор Тараканова, казалось, была готова растерзать несчастного Шкалика. Надо заметить, что гнев шел этой женщине: глаза ее блестели, на щеках заиграл легкий румянец… Но оценить красоту Татьяны Егоровны бедный Моисей Геронтович, судя по всему, никак не мог: вспышка гнева редактора Таракановой застала критика абсолютно врасплох — и сейчас, жалобно попискивая, он предпринимал отчаянные и тщетные попытки выбраться из мусорной корзины в углу, куда оказался отброшенным страшным ударом двери.

— Послушайте, вы!.. — не сказала, а скорее прорычала Татьяна Егоровна, склонившись над Шкаликом (который, выпав наконец из мусорницы, теперь кротко стоял на четвереньках, боясь шелохнуться). — Я не взяла бы вашу рукопись, даже если бы у меня был понос!.. Это же какую наглость надо иметь!.. И они еще о культуре говорят!.. — С этими словами заведующая отделом культуры порывисто вышла из туалета — а бедный Шкалик, устремившийся вслед за нею, получил еще и входной дверью — на сей раз по лбу.

Два молодых сотрудника отдела социальных проблем, стоявших в очереди к редакционному бару, восхищенно прицокнув языками, проводили взволнованную Татьяну Егоровну не вполне скромными взорами. Увидев же, как критик Шкалик, выбежав почему-то из женского туалета, простирая короткие ручонки, засеменил ей вдогонку, журналисты перемигнулись и обменялись нехорошими улыбками.

…Опоздав на все деловые свидания и явившись в редакцию, по обыкновению, часа в два пополудни, корреспондент отдела культуры газеты «У речки» Кадя Ножевникова свою непосредственную начальницу на работе не застала. Полюбопытствовав бумагами на столе Татьяны Егоровны, Кадя с удивлением обнаружила пачку тетрадных листочков, исписанных неприятно знакомым почерком (Моисей Геронтович все-таки решил свои сочинения в редакции оставить). «И вот за пульт наконец вышел, появившись, наш несравненный гений дирижерского ремесла — такой молодой! Такой темпераментный! Как по-особому, как ново звучал Берлиоз под сильной рукой талантливого Абдуллы Урюковича! Я вот помню, как в одном из концертов профессора Бляхера с Усть-Илимским симфоническим…» — Ножевникова поморщилась и перевернула несколько страниц. — «…Вернувшись из поездки, где я сопровождал Дзержинскую оперу, с триумфальных гастролей в итальянском городе Пикколо, в котором гениальнейший дирижер современности Абдулла Бесноватый проводит великолепнейший фестиваль собственного имени, я с недоумением и горечью узнал, что некоторые, с позволения сказать, критики, позволяют себе необоснованно критиковать N-скую оперу и ее архиталантливейшего руководителя…» Кадежда тяжело вздохнула, и скомкав плоды вдохновения Моисея Геронтовича, метким броском отправила бумаги в корзину — туда, где уже лежала статья Шульженко, грубо смятая шавккелевским ботинком производства фабрики «Коммунист».

* * *

…Критик Шульженко сидел на кухне перед телевизором, принимая время от времени дробные дозы коньячку и размышляя: продолжить ли просмотр вялотекущей передачи Сидора Бявзы «Музыка и мы» или отправиться к столу, где из машинки торчал лист с неоконченной рецензией. В телевизоре играл оркестр Плетнева; время от времени Бявза перебивал музыку вставками со снятым заранее интервью, в котором ведущий приставал к музыканту с дурацкими вопросами, неловко пряча шпаргалку за букетом гвоздик. Шульженко неспешно думал. Коньяк потихоньку убывал.

Внезапно телефонный звонок нарушил плавное течение вечера. Подойдя к столу, эссеист взглянул на табло телефона с определителем номера, затем нажал кнопку «record» портативного магнитофона, и только после этого, мерзавец, взял трубку.

— Ну что, блядь, сожители херовы?! — раздался в трубке милый женский голос с характерной хрипотцой.

— Почему же сожители? — слегка удивился Мефодий. — Скорее, молодожены…

— Значит, сволочи, расписались уже?! — женщина на другом конце провода не смогла скрыть своего сожаления. — Но ты учти: твоей красавице худо у нас в театре придется! Не будет ей, бля, житья в театре — пусть и не мечтает!..

Надо сказать, что за последнюю неделю Мефодий к подобным звонкам абсолютно привык: легкое разочарование, которое он испытывал по адресу неплохих, в общем-то, артистов скоро сменилось равнодушием. Известные певцы, правда, не спешили называться: но взятый «напрокат» у приятеля телефон с определителем номера вызывающего абонента и позаимствованная у соседей справочная книжечка «Список телефонов N-ского Государственного ордена Ленина театра оперы и балета имени Дзержинского» позволили решить подобный ребус без труда. Подумав, что материал подобных монологов (а в ответах собеседники, как правило, почти не нуждались) может пригодиться в дальнейшем для работы, Шульженко еще и пристыковал к чудо-телефону магнитофон.